Марина...

Марина Цветаева с ранних моих лет – так получилось почти случайно, если в таком вообще бывают случайности – значила в моей жизни очень много. Сначала всего одним стихотворением, даже песней – с гибкой пластиночки. Загадочной, неправильной – и правильной одновременно. «За то, что вы больны, увы, не мной, за то, что я больна, увы не вами». Мне было пять. Я не понимала (и все-таки понимала), что значит болеть другим человеком. И что такое невстречи – понимала и не понимала одновременно. А почему «увы»? Со всеми этими вопросами я пришла к маме. И она рассказала мне про Марину Цветаеву (так у стихов появилось имя автора), про Бориса Пастернака (мама думала – так сказали ей на экскурсии – что стихи были посвящены Пастернаку).

И еще она стала рассказывать мне про отца Цветаевой, который устроил Пушкинский музей – и что-то еще. А за год до этого меня первый раз отвезли в Ригу – и я мучительно пыталась разобраться в рижских родственниках и предках. И вот Марина Цветаева, Иван Владимирович Цветаев и другие Цветаевы, у которых говорила мама 9а она мне что-то с избытком явным для моего возраста нарассказывала) спутались у меня с нашими родственниками. И я как-то приняла их в свои. Потом, став старше, конечно, понимала, что – нет. И ничего даже близкого. Но в первое мгновение – все равно. Так было долго, лет до двадцати.

И ничего не случится –
Не сбудется.
Осень в окна стучится,
Трудится.
Кто-то проворной кистью
Нарисовал
Кучи опавших листьев
И купола.
А меж ветвей незримы
И между домов
Дремлют стихи Марины,
Дремлет любовь.
Солнце играет в прятки…
Шелест листвы.
Не разгадать загадки
Старой Москвы.
4.09.1987

А другие цветы Марины пришли позже – в 12 лет. И потом Цветаева занимала все больше и больше места в моей жизни – наверное, года до 2003-го, когда, наверное, о мне уже не осталось свободного места. Или осталось слишком мало. Но меньше ее не стало.

Сейчас я вспоминаю октябрь 1992-го. Неприютное Болшево, уйму яблок, «Царь-девицу» на Патриарших, - постановка мне отчаянно не понравилась, только что открывшийся музей в Борисоглебском.

В том самом доме, который в июне 1984-го м с мамой так упорно искали. Маме показали дом этот все на той же экскурсии за десять с лишним лет до, она, примерно, запомнила, но не точно. А мы не знали, что Борисоглебский – это улица Писемского. Нам помогала уже охрана какого-то посольства, милиционеры, у них был справочник по Москве, потом прохожие. А потом пришел какой-то старик, спросил, что такое. «Да вот какой-то Борисоглебский ищут», - сказал молодой милиционер. «А что вам нужно?» - «Дом Марины Цветаевой», - ответила я. И старик нас отвел. Было совсем близко.

ПРАЧКА

С горем напополам,
У счастья на берегу,
Я тебе все отдам,
Я тебе помогу.
Где твой московский дом?
Как мне его вернуть?
Маленьким кораблем
В дальний пустился путь.
Крюк в стене или гвоздь…
Кто тебя сбережет?
Алой рябины гроздь
Голые руки жжет.
Мыльную пену смыть,
Лицо утереть от слез.
Быть нам или не быть?
Гамлетовский вопрос.
Восстания и вожди,
Войны и города.
Прошу тебя, подожди,
Не уходи навсегда.
10.03.1988

А еще был серый двухтомник такой: в первом – стихи, во втором – проза. У меня его не было, у меня были только распечатки на листах А 4 – в папке на завязочках. Ну и уже очень многое «в голове». Но мне хотелось двухтомник – страстно, мучительно. Мне было уже 14, а потом 15. Двухтомник этот был у Маркиного папы – дяди Юлия, Юлия Наумовича. У него чего только не было! И он мне все давал читать (ну, почти все). Но я хотела свою Цветаеву. Такой двухтомник был в соседнем букинисте. Но стоил он какие-то совершенно непомерные, кажется, 85 рублей (при себестоимости, наверное, в трешку). Тут даже и мечтать было нельзя.

Первая моя Цветаева (книга) появилась у меня в 1988, мне было 16, я оканчивала 9 класс. Ее мне привезли наши квартиранты из Усть-Каменогорска. Мы сдавали комнату (чтобы выплатить долг, образовавшийся при переезде из нашей коммуналки) командировочным с завода в Усть-Каменогорске. С некоторыми довольно много общались. И вот, кто-то из них, зная мою мечту, привез мне эту голубенькую книжечку Марина Цветаева «Стихотворения и поэмы», издательство «Жалын», Алма-Ата.

Но у меня к тому времени была и еще одна Цветаева, ее мне подарили как раз на 16-летие (ну, чуть позже 7 ноября 1987-го). Тоже командировочный – только не из Казахстана, а из Киева. Он приезжал по каким-то своим инженерным делам в Москву, в ЦНИИКА – и они работали вместе с мамой. Его фамилии была Каминский, он оказался самодеятельным художником – и мама попросила у него портрет Цветаевой. Для меня. Он нарисовал – ну, понятно, что с фотографии, понятно, что художник самодеятельный. Но что-то в этом портрете есть, что-то он поймал. Марина и сегодня глядит с него сквозь меня – что ей на меня-то?

Вторая «моя» цветаевская книжка была куплена в 1990-м. Избранное. Я увидела ее в соседнем с домом, гольяновском нашем, книжном. Она стоила 1 руб 80 коп. У меня быль рупь бумажкой и куча мелочи в кармане. Когда я пересчитывала эту мелочь (хватит – нет?!), руки мои тряслись, лицо горело. Хватило – буквально копейка в копейку.

Потом было много всего – и книг тоже. Но помнится – это.

А вот стихов, посвященных Марине (своих) у меня только два. Одно написано в 15, другое в 16. Потом было еще одно. Только оно не «посвящено», но выросло из всех этой моей «цветаевщины». Это сложно объяснить, и коли не скажешь, что вот – так, и не поймут. Да и скажешь, наверное, не поймут.

Ну а если ни стихов, ни песен,
Если зауряден твой удел?
Пережеван, да и сплюнут – пресен
Вечности, которой не хотел.
И в темнице мрачной не замучен,
И в бою священном не убит, -
Школярами путь твой не изучен
И в посмертных стелах не отлит.
Жил, копил добро, а чаще – дыры,
Маленькие совершал дела.
И любовь твоя не по Шекспиру,
А по ней и по тебе была.
Дети – не творцы и не герои,
Внуки разве – кто их разберет?
И когда земля тебя укроет,
Все твое с тобой туда уйдет.
Может, после кровь и отзовется
Век спустя – и в будущих веках.
Но живою жизнью не вернется
Давний март, что синевой пропах.
Только этот шумный, говорливый
Март хранишь, пока хватает сил.
Никогда ты не сжигал архивы,
Потому что их не заводил.
Кто сказал, что много, а что – мало,
Кто решил, какая боль больней,
Чьи беречь предания в анналах
И в подвалах ускользнувших дней?
Что назвать трагедией, что – драмой,
Что, за бесполезностью, забыть?
Ты дома построил, а не храмы,
Но ведь людям где-то надо жить!
И дома со временем истлеют,
И, конечно, вырубят сады.
Но посадят новые аллеи,
Вырастят и соберут плоды.
А моя зудящая тревога
Для тебя – пустая маята.
Что тебе небесная дорога,
Если жизнь еще не прожита?
Тщетно спорить, чей невыносимей
Тяжкий крест, кому и как любить.
Только этот март, густой и синий,
Почему-то жалко уносить.
10.02.2003