Екатерина Польгуева. Школьные дневники

Начало 1986 года. Вступление в комсомол

В ВЛКСМ я вступала (и вступила) в начале 1986 года. Недавно мне исполнилось 14. Причем исполнилось не где-нибудь, а в «Артеке» - и не когда-нибудь, а 7 ноября, в годовщину Великой Октябрьской социалистически революции. Но если в дне моего рождения никакой моей заслуги не было, то путевку в «Артек» я получила вполне по заслугам, за пионерскую работу. Вообще пионерская жизнь у меня была яркая и интересная: не только ЛПА и Районный пионерский штаб, но и в школе, - хотя бы моя возня с малышней, которая называлась «работой с октябрятами». В 5 и 7 классах я была членом Совета дружины. Отвечала как раз за эту «работу с октябрятами», так как мне всегда нравилось возиться с мелкими, мне это было по душе.

В 6 классе я была председателем совета отряда. Вот это мне было, если честно, не совсем по душе. Я не любила, когда мной командуют – и сама не любила командовать кем-то. Ну, в общем, в любом коллективе ты и в той, и в другой роли выступаешь. И все же по-разному в разных позициях. Вот, скажем, когда в «Артеке» меня на вторую половину смены выбрали заместителем председателя совета отряда – мне это вполне себе пришлось. Политинформации, и т.п. – это мое (хотя я и подкупала ребят из нашего отряда математикой: вот, мол, если придете на политинформацию, я вам потом задачки по геометрии помогу решить, а не придете – фиг вам). Член совета дружины, член Районного пионерского штаба – это мне тоже походило. Естественно, приходилось во время исполнения всяких конкретных дел «командовать» и «подчиняться», но это было понятно – как и зачем. А вот стратегическое командирство и подчинение мне явно не годилось.

В нашем бэ-классе подавляющее большинство было мальчиков. Скажем так, из 45 человек – 32 мальчика (полюс минус пару человек в разные годы). Я дружила с мальчишками, а до 6 класса, можно сказать, и общалась только с мальчишками. И вот в конце пятого, когда и проходили выборы, группа моих друзей-приятелей вдруг заявляет:
- Катька, давай, ты будешь председателем совета отряда!
- Что мне, делать больше нечего? – не соглашаюсь я.
- Ну, нет, все равно же будут делать так, чтобы девчонка. А если не ты, то N, а она зубрилка – и вообще…
- Что значит «будут делать»??? Выдвинете кого-нибудь из вас – и проголосуйте, кто вам что скажет, если вы выберете? Вот, например… - называю несколько имен мальчишек, против которых никто никогда ничего не скажет.
- Нет, ну мы и они все… Ну, мы заняты. Куда еще и председателем?

Начинаются перечисления, чем заняты. Добрых три четверти – это наши совместные занятия вообще. А по остальной четверти у меня есть свои, ничем не хуже и не проще. Но… в общем пришлось согласиться. Я была, конечно, не самым лучшим председателем совета отряда, но и не самым худшим, по-моему. И даже вроде не так уж тяжко вышло.

Конечно, самое интересное было в Лагере пионерского актива (ЛПА) – и в Райнном пионерском штабе. В ЛПА – на второй год, летом 1986-го, я уже была комсомолкой – я в первую, самую тяжелую, организационную, пятидневку была председателем совета дружины. Вот это был ад. Как мне казалось, ничего не получалось – и все шло в тартарары. Даже дружинная стенная газета никак не выпускалась. Но в итоге во время моего отчета при переизбрании (в лагерях актива так устроено было – частые перевыборы, как раз чтобы в разных ролях себя попробовать) выяснилось, что сделано совсем немало. И даже в последний момент Тимуриком (долго объяснять для непосвященных, кто такой, этот Тимурик, устраивающий ночные проделки) была выпущена та самая дружинная стенная газета. Мою работу оценили на хорошо. Я была счастлива – и этим «хорошо», то есть долг выполнила, а главное – что отделалась. Дальше у меня пошла замечательная лагерная жизнь. А на вторую пятидневку, кстати, сразу после меня, председателем совета дружины лагеря выбрали Аркадия Дворковича.

Но что-то я далеко ушла от темы своего вступления в Комсомол. В общем, была я на тот момент просто преисполнена такой чистой и искренней молодой коммунистической энергией. Заявление в Комсомол сама писала, не переписывала, как другие, с образца «хочу быть в первых рядах». Рекомендации взяла у своих больших друзей из 10-В (они же были в первый год младшими инструкторами в нашем отряде «Верность» в первый мой год в ЛПА): Антона Шарова и Ольги Кудриной. Оба они сказали, что для них честь дать мне рекомендацию, что они во мне уверены.

Я и сама была уверена: и в себе, и вообще. Но потом в этой уверенности появилась первая червоточинка. Это когда мы первый же раз пришли в райком комсомола Первомайского района Москвы. Не на сам райком, а на совет ветеранов, который должен был провести со вступающими собеседование – и тоже дать что-то типа рекомендации (или не дать). И вот старые люди стали задавать нам вопросы. Точнее, сначала задавал их всем один старый человек – и вопрос тоже был один. По уставу, он требовал сформулировать принцип демократического централизма. Нет, не сформулировать, а наизусть, слово в слово, как написано в уставе протарабанить его. Если кто-то менял слова местами или заменял какое-либо слово на синоним, он обрывал, заявлял, что все неправильно - и сам произносил, от начала и до конца. И грозно таращил на неуча глаза: один настоящий, второй – стеклянный. При этом складывалось впечатление, что смысла заученных наизусть фраз дед не понимал, и сам дед казался каким-то не вполне нормальным.

Это было неприятно и как-то даже страшновато. Не помню, был ли кто из семиклассников, кроме меня, на том собеседовании. А помню ребят постарше из нашей же школы, девятиклассников. Так вот, им страшновато явно не было. Они над дедом просто издевались, с невинным видом пытаясь уточнить у него, что не так, какие именно формулировки, на его взгляд, неверны – и почему. Мне в какой-то момент деда стало даже жалко, но потом я заметила, что он не понимает ни вопросов, ни того, что над ним малолетние наглые умники издеваются.

Впрочем, вскоре от жалости не осталось и следа. К вопросам подключились и бабушки, одна из них спросила, про успеваемость тех, кто претендует на комсомольский билет. Все девятиклассники ответили стандартно: Учусь на четыре и пять». Хотя про некоторых я совершенно точно знала, что это неправда (я со многими старшими была знакома). И только я, как дура, честно сказала, что у меня в полугодии тройка по математическому анализу. Вообще-то я из-за этой «тройки» и сама переживала. Это был для меня первый содержательный (то есть не по рисованию-труду-физкультуре, на это я плевала) «трояк» в четверти за всю мою школьную жизнь. Получился «трояк», кстати, из-за «Артека» Предмет был новый и нестандартный. Его изучали только семиклассники из матшкол. А в «Артеке» школа была отнюдь не математическая. Люська Лексина, правда, писала лекции под копирку – и присылала мне. Но помогло не очень…

На «Артек» свой «трояк» я сваливать не стала. Только сказала, что вот да, есть у меня такая не вполне хорошая оценка. И как на меня это старичье набросилось с воспитательными беседами: мол, как я позорю этой тройкой славное имя комсомольца и вообще. Мне было ужасно обидно, а потом стала злость разбирать. «Да вы-то сами, - думала я, - небось, и понятия не имеете о матанализе, и не сформулируете ни одного свойства рациональных чисел».

Рекомендацию в итоге дали всем. И мне, позорной троечнице, тоже. А пока мы шли к трамваю, девочка-девятиклассница из комитета комсомола (которую я хорошо знала, но имя вылетело из башки, она была чем-то типа куратора, когда мы вступали в Комсомол) всю дорогу меня отчитывала. И что-де мне приспичило играть в честность, не могла, что ли, как все, сказать «учусь на четыре и пять», а то заладила про свой матанализ. А ведь в дневник никто не полезет проверять – это вообще все формальность.

У меня в горле закипали слезы от всех этих дурацких формальностей, оттого, что в честность, оказывается, играют. Но я сдержалась. И еще пыталась убедить себя, что дед не такой уж плохой, а глаз потерял, наверное, на войне. И его надо уважать, пусть он ни черта не понимает в матанализе и даже в Уставе ВЛКСМ. Но убедить себя так и не получилось. Ночью мне снился одноглазый старик, бесконечно твердивший принцип демократического централизма.

Где-то через неделю на школьной перемене меня позвала та самая девочка-девятиклассница из комитета комсомола – и потребовала срочно переписать анкету с заявлением. Я спросила: а что не так, внутреннее ощетинившись. Подумала, что не понравилась мое заявление, что опять скажут «надо было, как все, писать про передовые ряды, а не выпендриваться». Но нет. Дело оказалось не в этом, а в том, что нам дали какую-то неправильную печатную форму, которая и заполнялась. А они изменились недавно. «На войне и на обрыве газеты заявление писали, разве главное в печатной форме», - хмуро сказала я. «Ну Кать, что ты, прямо, как маленькая. Сейчас же не война», - сказала девочка из комитета Комсомола.

Не война, тут она была права. Но когда она сказала, что для скорости и чтобы не подделывать подписи – рекомендации в комсомол даст мне она и «кто-нибудь еще, кто здесь сейчас ошивается, в пионерской комнате», я чуть по-настоящему не заплакала. Не нужны мне ее рекомендации – и тех, кто «ошивается», тоже не нужны! Мне нужны рекомендации Ольги и Антона, потому что для меня это важно, потому что нас связывает пионерский отряд «Верность», песни в орлятском кругу – и многое еще, что связывает, что так и не расскажешь. Девочка из комитета Комсомола, кажется, что-то поняла – и не стала меня торопить. Мне повезло: Ольга и Антон были в школе – и подписались в переписанной анкете еще раз.

А вот на утверждение нашего приема в Комсомол на бюро райкома девочка из комитета Комсомола не поехала – не смогла, наверное. Помню только, как она давал инструкцию вступавшим девятиклассникам: «Если спросят, почему так поздно вступаете, говорите, что до этого считали, что рано еще, что пока не достойны». Первыми в нашем классе вступали в Комсомол самые старшие, те, кому уже исполнилось 14. Это все были девочки: я, Ирка Кузнецова и Ирка Якадина. Не помню, была ли на том бюро с нами Ирка Якадина (кажется – да). А вот Ирка Кузнецова точно была.

Членами бюро оказались вальяжные «дяди и тети» лет под 30 или даже за 30. Вступающие в Комсомол из 444-й – ни старшие, ни младшие – их как-то не заинтересовали. Разве что привлекла внимание с своими дутыми сапогами и спортивными штанами Ирка Кузнецова (сверху-то на ней была белая пионерская рубашка, и пионерский галстук, как положено). «Почему ты в таком виде явилась в райком Комсомола?», - грозно поинтересовались у нее. В каком «таком» - было не совсем понятно. Чего плохого в дутых сапогах и спортивных штанах. «У нас были лы-ы-жи», - несчастным голосом начала оправдываться Ирка. Это правда – были лыжи, но физру я прогуляла, а потому была в школьном синем костюме, а Ирка добросовестно ходила. «Ну раз лыжи, то ладно», - усмехнулся кто-то из комсомольского начальства.

Все свое внимание они моментально переключили на ребят из какого-то ПТУ, которые вступали вместе с нами. Они просто засыпали их вопросами по международному положению и по 27 съезду КПСС, который тогда как раз только начался или должен был начаться. Ребята были не особо разговорчивые и речистые – да, вполне, возможно, и не особенно секли в международном положении и 27 съезде КПСС. Они путались в словах, пыхтели, молчали, иногда казалось, что молчали с трудом – и вот-вот скажут что-то совсем не для этих стен и этих ушей. А комсомольское начальство будто специально стремилось выставить пэтэушников смешными недоучками, нелепыми придурками. Причем все – и начальство, и пэтэушники, и даже я – прекрасно понимали, что в Комсомол их все равно примут. Тогда зачем это все разыгрывать? Я вдруг опять подумала про войну: мол, если война, то первыми на фронт пойдут вот эти коряво говорящие и хмуро молчащие парни, а не бойкие дяденьки и тетеньки из бюро, которые над ними насмехаются. Как мне совсем недавно объяснили, никакой войны нету, а потому важны формальности.

Но я не выдержала. Когда одного из парней особенно задолбали вопросами, я встряла: Можно я отвечу?». И, не дожидаясь разрешения, ответила. После этого игру в вопросы-ответы как-то быстро свернули, будто членам бюро все надоело. Потом всех скопом единогласно утвердили – и поздравили нас с вступлением в передовые ряды советской молодежи.

Уже на улице меня догнал тот парень из ПТУ:
- Слушай, ты ведь из «еврейки»?
- Чего? – поразилась я. Потому что на седьмом году учебы в 444-й и не подозревала, что у нашей школы такое «прозвище».
- А, да неважно. В общем, спасибо тебе, а то устроили цирк.

Теперь я не знала, что ответить. И ничего не ответила. В городе уже не скребли слезы, мне было не горько, а только как-то пустовато.

…Через год я заявлю маме, что собираюсь выйти из Комсомола. Она уговорит меня не делать этого. Я много лет потом жалела, что смалодушничала, не вышла, причем только ради маминой просьбы.

В 1989 году я окончила школу, получила свою учетную комсомольскую карточку, сложила ее пополам, потом еще пополам и не без удовольствия прорвала на четыре части. Во всех анкетах в следующие годы я писала, что не являюсь членом ВЛКСМ.

А спустя десять лет после моего не слишком вдохновляющего вступления в Комсомол, в 1996 году, уже 24-летней, я вступлю в молодежную секцию КПРФ Москвы – и мы с друзьями-товарищами займемся организацией нового Союза коммунистической молодежи. Будет много всякого, но это, как говорится, совсем другая история.

От Комсомола советского, в отличие от пионерии, никаких собственных хороших воспоминаний у меня не осталось. Я понимаю, что тут отчасти дело везения – с пионерским детством мне повезло, с комсомольской юностью – нет. Конечно, сыграло роль и время: именно тогда, в годы в перестройки Комсомол стремительно терял все хорошее, что в нем еще осталось, а все плохое, что накопилось – фальшивое, лицемерное, продажное – расцветало пышным цветом. Потому 19 мая, День рождения пионерии, лично для меня дата значимая, а 29 октября – День рождения Комсомола, только историческая – без личного чувства.

Как бы то ни было, я помню номер комсомольского билета, который вручили мне в конце февраля или начале марта 1986 года: 87591880.

Следующая страница: Весна 1986 года. «Кораблик детства»