Екатерина Польгуева. Школьные дневники

Подсказки на уроках математики

Опубликовано 4 января 2015 года

Много лет назад я спрашивала себя, и вот теперь, вернувшись к тем давним воспоминаниям, хочу понять одну вещь. Зачем я так глупо подсказывала тогда на уроках математики? Помните, как говаривал Андрей Георгиевич:
- Умному человеку не нужен избыток информации. Какой-нибудь разведчик у секретного завода даже по количеству грузовиков, даже по отвалам земли может выяснить, что этот завод производит. Так как вы все считаете себя умными, и вам развернутые подсказки не нужны – достаточно пары слов. Значит, тому, кто подсказывает, даже пару слов – сразу кол в журнал. А адресату подсказки, независимо от того, нужна ли она ему, - оценка за ответ на балл ниже. Чтобы подсказчик не считал себя невинно пострадавшим альтруистом. Конечно, это не прямая речь Андрея Георгиевича. Но по смыслу – очень близко к тексту.

Учитель математики Александров Андрей Георгиевич

Так вот, я себя вовсе не считала каким-то там альтруистом. Но колов за подсказки наполучала – вагон и маленькую тележку (да, при выставлении четвертных оценок они очень даже учитывались). Помню, Катька Сасорова и Андрей Юдин как-то в конце нашего седьмого класса спросили:
- Андрей Георгиевич, а сколько вы уже Польгуевой колов поставили?
- Вы лучше спросите, сколько я ей их уже не поставил! – ответил он.
А моей маме в личном разговоре он как-то сказал, что перестал ставить Катерине колы, потому что это все равно бесполезно.

Вот что это такое со мной было? Да, как говаривал годы спустя один мой препод по физике в институте: «У вас, Польгуева, такой голос, что я слышу каждое слово, даже когда вы разговариваете шепотом».

Но тут дело не в громкости голоса моего и отчетливости дикции. Ведь по существу, мои громогаласные заявления не являлись подсказками, за исключением двух-трех случаев, когда меня действительно просили помочь. И тогда я не очень-то попадалась.
- Ну, неправильно же! На самом деле, должно быть так-то и так-то! – заявляла я, видя ошибку в чьем-то решении на доске или услышав ее в устном ответе.

Объяснений у меня два. Одно не слишком лестное для меня. Другое, наоборот, даже слишком лестное. Пусть каждый, кто знает меня достаточно хорошо, сам решит, что ближе к истине. Мне думается, что имело место и то, и другое…

В Андрея Георгиевича, безусловно, была влюблена не я, а Катька Данилина. У меня был другой избранник сердца – Антон Шаров. И все же…

Андрей Георгиевич – он такой. Сейчас бы сказали с «харизмой», хотя это слово лепят, к чему ни попадя – и ничего оно не объясняет.

Но я снова повторю это: и всё же… Вот, сейчас нам не по 13 – 14 лет, а уже за сорок. Много вы таких людей – сильных, неординарных, нескучных и умеющих слушать и понимать другого – видели? Вот то-то! Наверняка, немного, по пальцам пересчитать. И теперь-то хочется, чтобы он, Андрей Георгиевич наш, оценил, похвалил – ну, хотя бы заметил, хотя бы даже поругал. А уж тогда как хотелось!

Его коричневый костюм и коричневый лыжный свитер, его меховая шапка – помните, он в любой мороз ходил на улице без куртки, но шапку в холода надевал («голова – рабочий инструмент, а рабочие инструменты беречь надо»). Его ехидная присказка, когда дает какое-нибудь громадное домашнее задание, да еще на выходные:
- Солнце, воздух и садизм укрепляют организм.
И укрепляли ведь, укрепляли…
Или вот так:
- Домашнее задание мне покажет… И тишина…

Его внеочередные, когда три человека подряд не могут ответить на вопрос по тому самому домашнему заданию – или просто мы вели себя, черт знает – как, тупили и ленились. И сплошные двойки-тройки за эти внеочередные. Его утверждения, что первых и последних дней в четверти и учебном году не бывает (в смысле, работать во все дни надо с полной отдачей). Его ежегодные, 1 сентября, соболезнования (а не поздравления) в связи с началом нового учебного года. В конце концов, вполне себе очередные контрольные, за которые четверки – только у дежурных. (Они уходили накрывать завтрак за 15 минут до конца урока, писали в тетради «дежурные» - и автоматически получали оценку на балл выше. При этом не знаю о случаях, когда кому-то за полчаса удавалось нарешать на «пятерку»).

Андрей Георгиевич все делал неправильно и непедагогично. Он нас не жалел, со стороны могло показаться, что даже издевался. А мы его любили!
- Ну и что, что трояк за внеочередную, - говорила мне Катька Сасорова (у остальных, кажись, и вовсе «пары» были). – Андрей Георгиевич знает, на что я способна, и может оценить это по-настоящему. И оценит.

Он нас не жалел (а мы этого и не хотели). Он нас уважал – нас, мелких еще, чересчур тщеславных, эгоистичных, считающих себя пупами земли, как практически все подростки на свете. По- настоящему уважал и ценил, видя в нас нечто такое, чего мы и сами в себе не видели, что, вероятно, тогда только проклевывалось – почти незаметно. Ему с нами было интересно. А нам было интересно с ним. Может быть, не со всеми интересно, может быть, были исключения. Даже наверняка были, даже о некоторых я знаю. Но это именно исключения.

К нему можно было подойти после урока и рассказать про новую философскую теорию, изобретенную тобой на «геометрических принципах» - это после того, как пришлось решать задачку «до аксиом». И он внимательно выслушивал и делал продуктивные замечания. Хотя теория доморощенная (но казавшаяся тебе почти гениальной) была по-детски наивной.

У Андрея Георгиевича не страшно и не обидно было получать «пары». А главное, не унизительно. Потому что эту «пару» он ставил так, что сразу понятно – она вовсе не есть оценка твоих умственных способностей в целом или даже твоих способностей к данному разделу матанализа ли, геометрии ли.

Дело вообще не в способностях. Можно ведь было два месяца страдать от несчастной любви – и даже не озаботиться тем, что у тебя вовсе нет Цубербиллера (вообще-то Цубербиллер по имени-отчеству Ольга Николаевна, но мы почему-то называли ее учебник по аналитической геометрии в «мужском роде»)? А на уроках куковать и глядеть в окошко – и не думая записывать что-нибудь в тетрадь.

И что, кроме «пары», можно получить за контрольную по пределам, если вместо того, чтобы решать, ты все 45 минут читала, демонстративно, не скрываясь, здоровую книжищу Осипа Мандельштама? Как раз сегодня самодельную эту книжищу передала тебе от своего папы Марка Либ. Естественно, не на совсем – а только почитать. (Про эту историю я расскажу отдельно и подробно).

И даже тут его снисхождение ко мне, его позволение написать работу заново («Опять, Катерина, ты ничего не делала на контрольной», - повторялось это не раз и не два), было не жалостью, не подачкой. Это было понимание. И совсем не уверена, что сама я на такое понимание способна. В таких не шибко радостных случаях давал мне Андрей Георгиевич другое задание – я делала его одна-сама после уроков. Заметьте, степень доверия к разгильдяйке, которая такого доверия вовсе не заслужила.
- Решишь – положи в такой-то ящик такого-то стола в учительской, - говорил Андрей Георгиевич.

И надо сказать, мне ни разу не пришло в голову злоупотребить этим доверием. Решала я работу ровно 45 минут, как и полагалась, не призывая на помощь ни умников из своего класса, ни друзей постарше (у меня они остались и после того, как выпускники времен нашего седьмого класса окончили школу).

Да, эти мои заскоки начались не в седьмом, а годом позже. Но ведь подсказки и колы седьмого класса – это тоже заскоки. Возможно, это был просто такой способ привлечь к себе особое внимание Андрея Георгиевича, которого – особого внимания, в смысле – мне очень хотелось. Вот у Люськи были другие способы – чисто математические. Катя Данилина просто очень-очень старалась (а еще готова была разорвать любого, точнее – любую, кто скажет об Андрее Георгиевиче в превосходной степени – от ревности, или в недостаточно превосходной – от возмущения). Специально не упоминаю сейчас мальчишек, хотя и им тоже наверняка хотелось внимания Андрея Георгиевича.

Ну а я вот такой способ изобрела бессознательно. Не слишком, ясное дело, красиво, и все же простительно и объяснимо, как мне кажется. Особенно, для неспокойных и мятущихся 14 лет.

А второе, лестное объяснение – оно в музыке. Да, мне действительно о ту пору причиняли чисто физическое неудобство, дискомфорт ошибки и ляпы в стройных и красивых математических построениях. Ну, как фальшивая нота причиняет боль человеку с абсолютным слухом (исключительно умозрительное сравнение, ибо музыкального слуха у меня не было и нет). И хотелось эту фальшивинку поскорее устранить…

Следующая страница: Школьные задачки