Екатерина Польгуева. Школьные дневники

Первые недели 7-В

Опубликовано 14 февраля 2014 года

Первые недели 7-В. С большими экскурсами в далекую и не очень историю. Но почти без стихов.

Пространство

Пространство, скрученное в спираль,
Сжатое в альбомный лист.
И уносящаяся в даль,
В неизвестности тьму – человека мысль.
Что манит людей,
Нестись по пространству,
            летящему в вечность?
Безумство идей?
Необъятная даль – бесконечность?
Тьма неизвестности,
            ужас бездны.
Но цели достигнет искусство гения:
Имеют конец лабиринты звездные,
Ведь бесконечна лишь мысль и вселенная…

1985, октябрь, 7 класс.

И вот, я, наконец, переступаю порог класса – 7-В. И порог кабинета №44, географии. Впрочем, порог 44-го я переступала уже множество раз. А вот 7-В… Он для меня, как и для всех нас, еще Терра инкогнито. А ведь и правда – так, именно так. Неизвестная земля. Если вспомнить, что по-сербски земля – это еще и страна, то вообще в самое яблочко.

Я вдруг с неожиданной грустью гляжу вслед моим теперь уже бывшим одноклассникам, бегущим в соседний, 45 кабинет. Может, зря я это все учудила – с переходом в другой класс? Да ладно, хватит сомневаться! И вообще, что сделано, то сделано. Зато приключения! Новое – это ведь всегда приключения, пусть и страшновато.

А каково должно быть вот этим ребятам, на которых я мельком взглянула (проскочив чуть ли не под рукой у Валентины Васильевны – опаздывала, так как относила свой барабан в пионерскую комнату? Я, Лёнька Берман, Наумчик Офман, Гоша Трошин, Миша Зотов и «ашники»: Мара Либ и Мишка Горелик хотя бы тутошние, четыреста-сорок-четвертые до мозга костей. А что чувствуют эти новички? Вот Женька Свиридов, знакомый мне по Лагерю пионерского актива, например, совсем не хотел переходить из своей ШВД в наши «три четверки». Может, и другие не хотели?..

Конечно, сейчас уже не вспомнить точно, с подробностями, тот, самый первый взгляд на будущих нас, которые пока еще поодиночке (ну или группками, парами, кто с кем знаком).

Помню очкастую девочку, высокую, тонкую, нескладную, с бантиками в длинных волосах. Какими-то малышовыми бантиками – и колготки тоже детские, в резиночку. Такие класса с пятого девчонки уже не носили (разве только под треники или брюки, когда холодно). Несмотря на высокий рост, ее сажают на первую парту, в ряду у окна. Неудивительно – такие толстые очки. «Наверное, она очень умная». И догадка эта не обманывает. Наша гениальная Оля Васильева.

Во втором полугодии я сяду рядом с ней, с Олей. И, знаете, мы будем весело проводить время. Она, конечно, очень умная, невиданно трудоспособная, абсолютно правильная. Но анекдотец, к слову, прямо посреди урока географии вполне может рассказать: «А знаешь, как японцы поют романс «Соловей мой, соловей?» - «Как?» - «Сяуляувей мой сяуляувей, гяуляусистый сяуляувей!». Я ржу. Сначала на географии. Потом, вспомнив сяуляувея, прыскаю на биологии, потом – на геометрии. Я-то, в отличие от Оли, ни черта не правильная!

А вот еще две девчонки. Сели рядом – и на переменах рядом. И их даже путают поначалу некоторые. Хотя, скажите мне, ради бога, как можно спутать Аню Стригун и Лизку Семёнову? Спаниелька, как назвал Аньку разок Антошка Миньков из б-класса, ласково и с любовью. Ну а что? Точно вполне! Помните, какие у Аньки были хвостики? А у Лизки никаких хвостиков не было. Да и вообще: Лизка – спаниелька?! Вот уж абсурд.

Лизку, кстати, вскоре стали больше путать с Марой, потому что они как-то быстро подружились. А когда людей мало знаешь, а они держатся вместе, такая путаница – дело обычное. Пусть хоть как не похожи!

А мы, в общем, все были не похожи друг на друга, слишком уж «яркие индивидуальности». И все-таки чем-то неуловимо похожи. Наверное поэтому, спустя почти три десятка лет (помните у Визбора, про школьный волейбол – и 30 лет прошло, о Боже, 30 лет!) судьба не развела нас, даже если и разделила границами, морями и океанами.

С Лёнькой мы за лето как-то отдалились друг от друга (как я понимаю, многие вэшки в школе так и не узнали, какими мы были друзьями до 7 класса). Он все больше с Сашей Василюк – энергичной девочкой с пронзительными сине-серыми глазами. Она быстро всех построила и организовала на общие свершения – первым из которых был тот, знаменитый и незабываемый, танец-гопак. Впрочем, я в нем не участвовала. И хотя венки и шаровары помню прекрасно, никак не соображу, для какого же праздника или вечера этот танец разучивали. И еще вроде было «Ты ж меня пидманула?»

Наташа Хазова. Она кажется вроде бы взрослее других, в ней какая-то мягкая, женственная ироничность. Нет, так бы я тогда не сформулировала. И даже не знаю, правильная ли моя формулировка. Но чувствовала я ее именно так. К слову, как выяснилось, Наташа была в Артеке, летом, - кажется, не только что отошедшим в историю, а еще прошлым. Где-то в октябре мы пойдем с классом в театр – и Наташа будет рассказывать мне в антракте про Артек и завидовать, что у меня все еще впереди. Но 2 сентября 1985 года я еще и понятия не имею, что через полтора месяца окажусь в Крыму, впервые в жизни увижу Черное море и горы – настоящие, а не как в подмосковном селе с таким вот названием. В Артеке сейчас моя опять-таки уже бывшая одноклассница – Света Курбатова: она отличница и поведение у нее примерное.

Я тоже учусь очень хорошо, но отличницей не была ни разу в жизни. По труду, рисованию и физ-ре у меня вечно четверки, а иногда по четвертям даже и тройки проскакивают. Отношусь я к этому абсолютно безразлично. По остальным предметам, правда, практически всегда пятерки. Ну, это пока. Как выяснится буквально через пару недель, что такое учиться по-настоящему: от забора (школьного) и до заката (а то и восхода следующего дня) я еще понятия не имею.

А вот с поведением у меня всякое бывает. Не так ужасно, конечно, как в начальной школе, когда я ни разу в четвери примерного не получила, а неудов за недели было – сколько хочешь. А все из-за моей болтовни на уроках. Даже наша чудесная первая учительница, юная и красивая Елена Борисовна, не выдерживала. Хотя очень меня любила, и я ее тоже. Что не помешало мне конце третьего класса придумать дурацкую припевку, которую мы горланили с Лёнькой: «Надоела Ела-Ела-Ела, Боря – Боря, тра-ля-ля-ля-ля!

К тому же я залезала на сцену в актовом зале и прыгала с нее, залезала – и прыгала. Как вы знаете, начальная школа тогда размещалась на пятом этаже, и перемены мы проводили в актовом зале. А после того, как одна второклассница, упав со сцены, получила серьезную травму, нам, первоклассникам – да и всем остальным, запретили без надобности забираться на нее. Но я любила забираться на возвышения – и сигать с них, игнорируя ступеньки.

Правда, с возрастом это прошло. Ну, согласитесь, в 13 лет нет ничего глупее, чем заниматься подобным. Но вот надеть белый фартук 22 апреля, на День рождения Ленина, я вполне могла забыть. И забыла-таки в 6 классе. И ведь председателем Совета отряда была! Это не осталось не замеченным: мол, раз в одном неорганизованная, значит, и в другом подвести можешь. Света таких вещей делать не забывала.

О, ирония судьбы! Есть ли еще кто-нибудь, что из «а», что из «б», что из «в» класса, кто бы к 40 годам перечитал почти все полное собрание сочинений Ленина. Нет, я не настаиваю, что нет, но сильно в этом сомневаюсь. А вот выросшая Катя Польгуева, которая в 13 лет забывала надеть к ленинской дате парадную форму, перечитала.

Впрочем, если уж быть честной, учили меня тогда, с этим фартуком, не «правильной идеологии», а элементарной организованности и порядку.

Но как бы то ни было, когда для шестиклассников выделили одну путевку в Артек, было решено, что отличница с примерным поведением более достойна этой награды, нежели хорошистка с изъянами в этом самом поведении.

А потом выделили еще одну путевку – для семиклассников, коими мы уже стали. И тут все решилось уже в мою пользу. За меня был Совет дружины, членом которого я являлась, Антошка Шаров, отвечавший в комитете комсомола за пионерскую работу. И еще, неожиданным образом, родители кого-то из второклассников, с которыми я дружила. Нет, их не спрашивали, естественно, к тому же формально их мнение ничего не значило. Но одна из мамаш стала (при Лотте Борисовне, что ли) восхищаться девочкой, которая так здорово работает с подшефными. Только вот не были они мне подшефными – и не работала я сними, а как уже написала, дружила! Но на Лотту Борисовну подействовало. Да, еще «за меня» была Елена Львовна. Впрочем, она тоже может проходить по разряду родителей второклассников – в смысле одного второклассника, Алешки.

И все же, вернемся немного назад. На ком мы остановились? Ага, на Наташе Хазовой. Так, а вот тоже группка образовалась: две серьезные девочки – Ира Кузнецова и Аня Разенкова и где-то поблизости две несерьезные. Ну, Оля Котина – это понятно! Разве рыжие бывают серьезными? Катька Данилина. Ох, нет, она вовсе не «несерьезная». Она восторженная. Это совсем другое.

Еще Люба Васильева – про нее пока ничего не понятно. Беленькая и хрупкая Таня Селянинова и темненька Алла Кивман, скорее, серьезные. Алла все больше с Сашей Василюк и Наташей Хазовой. А Таня – мне еще неясно.

И вот, еще одна Катя - Атанасян (Кать в нашем классе три – дело обычное, в «б» тоже три было).

- Катин дедушка - автор одного из самых популярных учебников по математике. Я не ошибся, Катя? - эту фразу, уже не вспомнить в связи с чем, сказал Андрей Георгиевич.

Кажется, зимой, но точно, когда я вернулась с крымских берегов. Зато хорошо помню, как Катя кивнула головой в знак согласия – и почему-то стремительно покраснела. Мы учили геометрию по Погорелову, но я в видах учебников разбиралась хорошо (наверное, потому, что летом занималась как раз по Атанасяну). «Эх, ну почему же я не знала об этом до Артека! Похвасталась бы, у нас пол отряда по Атанасяну учились», подумала я.

Кстати, сама Катька Атанасян дедушкой никогда не хвасталась – даже представить себе такое немыслимо. Думаю, ей и в голову не приходило просто. Поближе мы с Катькой познакомимся только через год – оказавшись в одной палате в Бояркино, в ЛТО. А за весь 7-й класс едва ли несколькими фразами перемолвимся.

Одна из этих фраз – мой вопрос по поводу задачки на контрольной по геометрии. Я сидела за Катькой и что-то у нее решила уточнить, окончательно запутавшись. Она обернулась, посмотрела на меня широко раскрытыми честными глазами и очень искренно сказала: «Но ведь подсказывать на контрольной нехорошо, если хочешь, потом я тебе объясню». И это была такая натуральная, неподдельная искренность, что мне стало стыдно за себя – раздолбайку.

Надо отметить, что когда я позже вспоминала об этой истории, Катька каждый раз с пеной у рта доказывала мне, что этого не было, потому что не могло быть никогда. Не могло – и все тут! С какой стати-де она сказала бы такую глупость. Было, Катя, было. И стыд мой невыносимый был. Понимаешь, я хоть и раздолбайка, но в общем и целом тоже правильная – что тогда, что сейчас. То есть принципы, по которым живу, понятия о том, что хорошо, что плохо, у меня вполне традиционные. По этим понятиям работать нужно самому, думать тоже, а «пролезать» за чужой счет – неправильно.

Я сроду не списывала, не обращалась за советами, ни с кем не «кооперировалась» на олимпиадах, например. Во-первых, потому что олимпиада – это олимпиада. Там все удовольствие от чистого, незамутненного творчества, когда сам решил, сам раскрыл тайну. Если это сделал кто-то другой – ни удовольствия, ни смысла.

На контрольной, на мой взгляд, с творчеством как-то не очень. Зато «пару» схлопотать неохота. У тебя, видимо, по крайней мере до поры – до времени, отношение к контрольным было иное.

Кстати, на матбои мое благородство не распространялось. Тут была больше игра, где и схитрить не грех, и подглядеть…

Ну а контрольные… Мы ж еще не знали, какие контрольные дает Андрей Георгиевич.

А контрольные он давал такие: если ты дурак, или даже не дурак, но ни фига не делал целый месяц, будь у тебя хоть все справочники мира в свободном доступе, - больше «трояка» не заработаешь. Списывание и подсказки – это правда, немного другое, не справочники. Но на контрольных он за этим особо не следил. Хотя за подсказки на уроках ставил «колы». У меня этих «колов» было… Но всему свое время.

В общем, уже в восьмом классе мы, три Катьки, сидевшие рядом, вполне себе обсуждали при необходимости задания на контрольных. Когда переходили некую грань допустимого в своей наглости, Андрей Георгиевич с растяжечкой так говорил:
- Катери – ны!

Ничего не добавляя. Нам хватало, чтобы знать меру:
- Всё, всё, Андрей Георгиевич, больше не будем!

Ира Якадина. Думала – думала... Вспоминала – вспоминала это самое первое о ней впечатление. И не могу выразить его словами. Ладно бы не помнила я Иру по тем первым дням и неделям (хотя вообще-то это было бы более чем странно), но я помню. Вот она просто была. Как-то сразу утвердилась – и представить без нее 7-В со второго, максимум – с третьего дня стало невозможно.

Ну и наконец, Люська – Люся Лексина. Тут тоже непросто, но по-другому. Я ведь в одном комментарии совершенно не лукавила, когда заметила, что в первом полугодии учебного года 1985/86 она стала для меня самым близким человеком в классе.

Меня привлекло к ней вовсе не то, что она ужасно умная. В конце концов, такого добра – в смысле умников, у нас явно хватало, это уже в первую неделю стало понятно. А для того, чтобы понять: Люська не просто умная, она талантливая ( тут вам и математика, и музыка, и литературное творчество) в любом случае требовалось время. В том числе, и самой Люське требовалось. Скажем, стихов она тогда еще не писала.

Итак, по первости к Людмиле Лексиной меня привлекло ее имя. Потому что она не просто Людмила, а Люся.

А у меня мама – Людмила. И не просто Людмила, а именно Люся. Один раз, когда мне было года четыре, зашла к нам соседка (кстати, тоже Людмила) и обратилась к моей маме: «Люда!». И мама откликнулась. Откликнулась на чужое имя! Я была поражена до глубины души. Нет, я, безусловно, знала, что Люда – одно из уменьшительных имен от Людмилы. Но какое это отношение имеет моей маме? Соседка – та да, Люда. А мама – да никогда на свете!

Следующая страница: Девочка с длинными косами