Екатерина Польгуева. Школьные дневники

Плохой почерк

Опубликовано 8 марта 2014 года

Второе отчетливое воспоминание об Ирине Николаевне относится к 6 классу – как-то до этого судьба нас не сталкивала. Я, как всегда, торчала после уроков в 35-м кабинете у Елены Львовны. Она проводила математическое общество у девятиклассников. В сторонке сидел наш двоечник Сашка Горбунов, оставленный на дополнительные занятия. («Саша, у меня сейчас матобщество, а ты попробуй – реши вот эти примеры. Потом вместе посмотрим, что получилось. И не ухмыляйся, пожалуйста! На матобществе занимаются математикой, а не ругаются матом», - объяснила Елена Львова.)

И вот явление Ирины Николаевны.
- Срочно надо переписать заметку для школьной стенгазеты. – Ирина Николаевна обводит глазами класс, где всего-то человек шесть – семь вместе со старшеклассниками. Останавливает взгляд на мне: - Вот, ты, Польгуева, и перепиши.

Ага, фамилию мою все же знает. А дальше… Дальше начинает смеяться Елена Львовна, а потом я, а потом Сашка Горбунов. Ирина Николаевна в недоумении:
- Что это значит? Что за смех такой?
- А вы знаете, какой у Польгуевой почерк? – сквозь смех выдавливает Елена Львовна.

Ирина Николаевна раздражена:
- А какой может быть почерк у девочки, которая прекрасно учится?!
- Хреновый у нее может быть почерк, - включается в разговор Сашка Горбунов.

И это абсолютная правда. Почерк «у девочки, которая прекрасно учится», отвратительный. Из-за этого иногда выходят веселые недоразумения. Я и Владик Григоров сидим на последней парте в ряду у окна. А прямо передо мной – Макс Жуков. Он учится так себе. Зато классно умеет списывать. Оглянулся – сфотографировал взглядом – и перенес на свой лист. Поначалу иногда у него получалось вверх ногами, но потом научился! Однажды за какое-то заковыристое грамматическое задание к диктанту по русскому в нашем варианте было только две «пятерки»: у меня и у Макса. Макс очень расстроился, он положил голову на парту и тихо стонал: «Ну почему я не сделал хоть одной ошибки, ну была бы четверочка». Все всё понимали, но, несмотря на свою суровость, Татьяна Георгиевна твердо исповедовала принцип: не пойман – не вор.

А тут была самостоятельная по алгебре. И Макс изобрел новый математический символ: знак равенства, в которое вписана буква F- значок функции.

- В оригинале знак равенства был просто перечеркнут. Вот что значит списывать у человека с плохим почерком, - сказала тогда Елена Львовна, не называя имен. Но опять-таки все поняли, что речь о нас с Максом.

Но на самом деле, ничего хорошего в плохом почерке нет. У меня с самого раннего детства были некие проблемы с мелкой моторикой. Писала я коряво, рисовать и чертить вообще не могла, с шитьем у меня была аховая ситуация. Вот телефон починить или разобрать – собрать электрическую вилку, смонтировать розетку – я могла… Но в 1-м классе провести поля в тетради, а в 4-м (и даже в 6-м) быстренько набросать таблицу – почти катастрофа!

Сейчас я писать рукой окончательно разучилась. То есть могу записывать очень быстро, почти стенографически (но без специальных знаков), только никто, кроме меня, этого не понимает. Но иногда все же приходится водить ручкой про бумаге. Шеф зовет такие мои писания от руки «польгуевскими каляками-маляками» и при этом брезгливо кривится.

Честно говоря, комплекс по этому поводу у меня был всегда, хотя я и выпендривалась, даже пыталась превратить этот недостаток в оригинальность, то есть почти в достоинство. Помните, как Андрей Георгиевич не любил, когда не подписывают контрольные работы? Говорил, что неподписанные проверять не будет, даже обещал на балл оценки за такое снижать (но не помню, исполнил ли он такую угрозу хоть раз.).

Так вот, это было уже в 8 классе. Контрольная по геометрии складывалась для меня довольно удачно, но сдала я ее в последние секунды. Минутная готовность уже была объявлена – и истекла. Сакраментальная фраза «Первый на стол, второй на чемодан» , - сказана. (Это означает, что первый вариант кладет листочки с контрольной на учительский стол, а второй – на дипломат Андрея Георгиевича). А я лихорадочно дописывала, дорешивала.
- Катерина! – недовольно поторопил Андрей Георгиевич.

Я положила свой листочек «на чемодан» и вполне удовлетворенная пошла на физкультуру. Уже переодевшись, я вспомнила, что подписать-то работу забыла! Испугавшись снижения на балл, бросилась, прямо в спортивной форме, искать Андрея Георгиевича. Влетела в класс, где у него был урок, уже после звонка с перемены.
- Что-то случилось?
- Андрей Георгиевич! Я контрольную подписать забыла! Можно я найду и подпишу?
- Ну, Катерина, не переживай. Твою-то работу я всегда узнаю.
- Как???
- Да по почерку.

В общем, с того момента я перестала подписывать свои работы по математике. Вот, мол, какая я особенная – меня всегда узнают. Глупо, конечно. И очень жаль, что в стародавние еще времена отменили чистописание. Да, был бы еще один нелюбимый предмет, помимо труда и рисования, но может, хоть чему-то я научилась бы.

Но пора все же вернуться к Ирине Николаевне. Ее очень не любила почему-то Ольга Кудрина. Вела она у их класса только один предмет – этику и психологию семейной жизни. И видимо, взгляды на эту самую этику и семейную жизнь у них очень не сошлись. Особенно Ольгу возмущали разглагольствования Ирины Николаевны про ранние браки (та была очень против ранних, а Ольга не видела в них ничего плохого.) Я помню, как в ЛПА, когда заходил разговор о школьных делах, она ее передразнивала: начинала расхаживать и с потешной (и надо признать, похожей) интонацией повторяла: «Ранние браки! Ранние браки!».

У нас, кстати, в 9 классе тоже была этика и психология семейной жизни – и вела ее тоже Ирина Николаевна. Только вот почти всегда ее заменяли на литературу. Так что я не знаю, что Ольгу так раздражало.

Но некоторое предубеждение против Ирины Николаевны у меня из-за нее возникло. И вот, я пишу первое классное сочинение по заданию совершенно новой для меня учительницы. Тема: «Свободолюбие Мцыри».

Те, кто читал первые части моих дневников, знают, что для меня значил о ту пору Лермонтов вообще, а Мцыри – в частности. Недаром минувшим летом 1985 года я учила (и выучила) всю эту поэму наизусть.

И прежде, чем продолжить, вернусь немного назад, в «Артек». Половина нашего артековского 7-Н класса состояла из челнов таджикской делегации. Напомню, это были таджики, узбеки и русские из зоны землетрясения. Они не являлись пионерскими активистами или отличниками учебы. Да что там, они (кроме двух – трех человек) вообще не хотели учиться. То прятались под лестницей и сидели там пол-урока, пока их не вытаскивал оттуда кто-нибудь из учителей и не привордил в класс. То с началом урока резко «забывали» русский: моя, мол, твоя не понимай.

И вот урок литературы. Учительницы почему-то нет. Пять минут, десять, пятнадцать. Народ веселится – и все больше и больше раззадоривается. Кто-то уже начинает кидаться стульями. Не знаю, почему, но я вдруг вдыхаю поглубже и произношу:
Немного лет тому назад,
Там, где, сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь. Из-за горы
И нынче видит пешеход
Столбы обрушенных ворот,
И башни, и церковный свод;
Но не курится уж под ним
Кадильниц благовонный дым,
Не слышно пенье в поздний час
Молящих иноков за нас…

Как всегда, у меня от этих слов поначалу перехватывает дыхание. Но голос звучит все свободнее. И… Класс затихает. Я сижу на последней парте (всегда-то я на «камчатке») с девочкой-узбечкой, как раз из тех, кто хочет учиться. И вот, все лица, все глаза обращены на меня. Сначала смотрят с недоумением, потом – озадаченно. Как это, она даже не заглядывает в книгу??? Кто-то берет хрестоматию, следит за мной – правильно ли рассказываю, не пропускаю ли чего. Но вот и книга отложена. Нет уже ничего, кроме стихов Лермонтова, кроме Мцыри:

Ты слушать исповедь мою
Сюда пришел, благодарю.
Все лучше перед кем-нибудь
Словами облегчить мне грудь;
Но людям я не делал зла,
И потому мои дела
Немного пользы вам узнать,
А душу можно ль рассказать?
Я мало жил, и жил в плену.
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог.
Я знал одной лишь думы власть,
Одну - но пламенную страсть:
Она, как червь, во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла…

Никто, кажется, и не заметил, когда в класс вошла учительница. Точнее, не обратил внимания. Она не сказала ни слова и слушала «Мцыри» вместе со всеми до конца урока.
- Катя, когда я услышала эту звенящую тишину вместо ожидаемых криков, я решила что все разбежались. Это же 7-Н! А потом твой голос… Лермонтов…
В общем, больше к моему почерку она не придиралась.

Следующая страница: Свободолюбие Мцыри