Екатерина Польгуева. Школьные дневники

Новогодья

Опубликовано 4 января 2015 года

Что может быть хуже первого учебного дня после каникул! Особенно после каникул зимних. Впрочем, нет, все не совсем так, если не сказать – совсем не так. Самый ужасный день – это вовсе не первый учебный, а последний каникулярный. Вот именно тогда наваливается тоска и удивление: как быстро проскочили каникулы! И засохшую елку уже давно пора выкидывать, самый красивый и сказочный шарик разбился. А главное, столько было планов, столько надежд. И где все это?

К 1986 году я уже научилась выражать такие смятенные чувства не своей, но очень точной стихотворной формулой Бориса Пастернака:
Близость праздничных дней,
Четвертные.
Конец полугодья.
Искрясь струнным нутром,
Дни и ночи
Открыт инструмент.
Сочиняй хоть с утра,
Дни идут.
Рождество на исходе.
Сколько отдано елкам!
И хоть бы вот столько взамен…

Это все та же пастернаковская поэма «1905 год», которую я не раз поминала – и, наверное, не раз еще буду поминать в своих «Школьных дневниках». Что ж поделать, если она с 9 лет так много значила в моей жизни. А главка, из которой взяты эти строки, называется «Детство». Начинается –
Мне 14 лет,
ВХУТЕМАС –
Еще школа ваянья,
В том крыле, где рабфак, наверху,
Мастерская отца…

Всё-всё – прекращаю, а то буду до конца главы… Конечно же, никакого рояля, мастерской отца (и даже самого отца) у меня не было. Но как же все это было понятно и созвучно душе: «Сочиняй хоть с утра… Сколько отдано елкам! И хоть бы вот столько взамен…». Наверное, из-за того, что мне тоже сравнялось 14 лет. Или не только из-за того?...

Однако в 11 лет, когда мы отмечали новый, 1983 год, до этих строчек я еще не дожила. Мы – это я, мама, наш сосед по коммуналке Валерий Павлович (я о нем уже упоминала – он окончил нашу, 444 школу, преподавал в МЭИ, который окончила моя мама – а в квартире нашей поселился меньше года назад, когда умер прежний сосед, было Валерию Павловичу на тот момент лет 35) и его студентка и любовница Марина. То, что Марина – любовница Валерия Павловича, я о ту пору не понимала. Меня тогда эта сторона жизни вообще не особенно заморачивала. Ну живет у нас Марина неделями – и живет. И что такого? Я вон тоже с мальчишками дружу. А Марина дружит с Валерием Павловичем, вот и живут вместе, в одной его комнате.

Марина мне нравилась: молодая, веселая, всегда с ней есть о чем поговорить. Вот только какая-то уж она очень беспомощная. Что худющая и ростом только чуть-чуть выше меня (через год я перерасту ее на голову, тогда я уже вполне буду понимать характер ее отношений с Валерием Павловичем, но это меня ничуть не шокирует) – это ладно. Но она же абсолютно ничего не умеет! Картошку научила варить ее – я. Антрекоты жарить она так и не научилась. И когда Валерий Павлович вдруг начинал требовать от нее проявления хозяйственности, их тоже жарила я. Я умела это делать еще с 1 класса.

Антрекоты (или полкило азу) покупались в кулинарии на Первомайской, между 13-й и 11-й Парковыми. Естественно, когда велела мама. А пирожные (поменьше по 15 копеек, побольше – по 22) покупались, когда мне хотелось самой – и когда не хотелось мороженого. Мороженого мне хотелось каждый день. Но слава богу, класса с 3-го карманных денег хватало уже и на то, и на другое, особенно если сэкономить на обеде в школе. Что я и делала. До 10 лет я ела только миндальные и еще картошки, но последние бывали редко. Потому как не переносила крема. А вот потом за милую душу – и эклеры, и «орешки», и чешский рулетик.
Впрочем, что-то я отвлеклась.

Когда Валерий Павлович (конечно же!) узнал, что антрекоты вместо Марины жарю я, он очень долго ее высмеивал: мол, четвероклассница Катька, тоже явно не идеал будущей домашней хозяйки, умеет больше, чем ты – великовозрастная особа! Марина не обижалась: ни на него, ни на меня.
Помню, она как-то в слезах прибежала к нам, в большую комнату, брезгливо – за ножку держа трупик не разделанной, а главное – не потормошенной курицы:
- Людмила Павловна! Спасите! Он велел приготовить это… О!... Какой кошмар.
Ну чего? Мама моя спасла ее. Не курицу, ясен перец – ту спасать уже было поздно. Марину…

Мы очень хотели разменять нашу коммуналку. И осенью 1982 года подобрали вариант, по которому мы с мамой должны были получить двухкомнатную квартиру где-то в пятиэтажной хрущебе на Юго-Западной, а Валерий Павлович – однокомнатную, уже не помню – где. Все было на мази. Я даже побывала в той «будущей нашей» квартире. А в начале декабря мы «обмывали» предстоящий обмен. То есть обмывали взрослые, в нашей большой комнате: все те же мама, Валерий Павлович и Марина. Шампанским. А я, вместо того, чтобы готовиться к завтрашнему диктанту по английскому, тоже торчала за столом – и даже жахнула целиком чей-то бокал шампанского. Шампанское мне не понравилось (и сейчас не люблю, только на Новый год по необходимости пью – ну, не нравятся мне «газированные напитки»). Но все равно было ужасно хорошо и весело. Уж куда веселее, чем учить английский.

За диктант тот я получила от Лотты Борисовны «единицу». Она мне наговорила много укоризненных слов, которые я благополучно забыла. А вот слова Валерия Павловича запомнила. Увидев мою расстроенную физиономию и узнав причину расстройства, он насмешливо сказал:
- Вот, с младых ногтей усвой: алкоголь – яд. А пить вредно для интеллекта.

Фразу эту я потом ему неоднократно цитировала, когда в 1985-м началась борьба с пьянством, и он недобрым словом понимал все на свете партийное руководство во главе с Егором Кузьмичом Лигачёвым. И кто ж тогда мог представить себе, что эта ехидная на язык Катерина ( Валерий Павлович обычно так меня называл, хотя я ненавижу этот вариант моего имени – и прощала его только Андрею Георгиевичу) сведет знакомство с Егором Кузьмичом – и он будет дарить ей свои книги со всяческими уважительными автографами. А уж сама 13-летняя ехидная Катька знать про все такое не знала и думать не думала. Неисповедимы пути Господа и истории….

После моего английского провала мама пристроила меня на занятия к учительнице, которая давала уроки небольшой группе ребят. Один из них был сынишка маминой подруги – Митя. Занятия проходили в их квартире. К тете Саше и Мите я ездила до 6 класса включительно. А потом еще и в 10-м. В 6 классе вместе с нами занимался Лёнька Берман. Эти мои поездки в Новогиреево на 645 автобусе, которого приходилось ждать бог знает сколько времени, - как ни странно, заслуживают целого рассказа. Но я и так уже слишком отвлеклась. Скажу только, что именно во время таких ожиданий я очень остро прочувствовала, что внутри одного города (даже соседних районов) существует множество самых разнообразных миров. И автобус, всего лишь автобус незнакомого маршрута, который ты с досадой пропускаешь (не твой!), может раскрыть перед тобой совершенно неизведанный, мир – для кого-то повседневный и обыденный, а для тебя – тайный. Но скорее всего, не раскроет, потому что вряд ли ты в этот автобус (всего лишь автобус!) незнакомого маршрута рискнешь сесть – вот так, без всякой внешней цели.

А переезд наш разладился. Буквально в последний момент передумали хозяева чуть было не ставшей нашей квартиры. Потому что в нашем сталинском послевоенном доме не было мусоропровода. Будто они об этом не знали с самого начала! Но получилось – хорошо.
Во-первых, если бы мы все же уехали на Юго-Западную, вряд ли я смогла бы остаться в нашей 444 школе, хотя категорически не хотела переходить в другую. Но все же очень далеко ездить было бы. И тогда бы, ребята-вэшники, ни с кем из вас, я скорее всего, так и не пересеклась. И вообще многое в жизни было бы по-другому. Может, и не хуже. Может, это как сесть в другой автобус неизвестного маршрута. Но… В общем, надеюсь, вы меня понимаете. Я ничуть не жалею, что не села в тот другой автобус, и что в нашем доме 107-а по Первомайской улице не оказалось мусоропровода.
Во-вторых, сколько же еще было в нашей небольшой трехкомнатной коммунальной квартире, чего бы иначе не было! Вроде бы и ничего особенного, а жаль, если бы оно не случилось.

Вот, например, уже февраль 1985 года, я учусь в 6 классе (хотя в ту зиму все больше болею, но в те дни как раз хожу в школу), а у Марины завтра защита диплома. Она хочет потренироваться в его изложении – и тренируется на мне. Я сижу в кресле, в комнате Валерия Павловича накурено так, что топор можно вешать. (Мариной накурено, и как в нее, такую маленькую, столько дыма помещается – мне уже плохо!) И она рассказывает, развесив передо мной кучу схем и плакатов. И я, как это ни странно, даже кое-что понимаю. А на следующий день, вспомнив о Марине и ее дипломе на уроке физики, держу за нее кулаки.

Марина получила «четверку», что ее вполне устраивало. Она, помнится, сказала, что я как первый слушатель его диплома – принесла ей удачу - и предложила выпить вместе с ней шампанского. До общесоюзной борьбы с пьянством еще оставалось месяца два. Но я, памятуя не слишком удачный «прецедент», отказалась.

Марина, кстати, училась неплохо. Но, по большому счету, ей дела не было до того, чему учат в Московском энергетическом институте на факультете АВТФ. Ну, разве только до Валерия Павловича. Но это уже не «что», а «кто». И учил Марину он сам. Ее больше интересовали всякие дела театральные и романтические. Где-то (мама говорит, что вроде бы в театре-студии «Современник» - но что там делала Марина?) она познакомилась и как-то даже подружилась с тогда еще молодой актрисой Полиной Медведевой и ее то ли мужем, то ли молодым человеком – тоже актером. Как раз тогда эта Полина сыграла в телеспектакле по пушкинской «Метели» Марью Гавриловну – и наверное, чувствовала себя очень известной.

Как-то раз они с этим самым мужем-молодым человеком пришли к нам. То есть не к нам, конечно же, а к Марине с Валерием Павловичем, - но в наш дом. Типа в гости. И когда я выскочила по своим делам на кухню – и начала болтать с Мариной, эта Полина так на меня смотрела, так смотрела, что мне аж неловко сделалось. И чего смотрит, чего этой девице от меня надо?! Если бы она так не смотрела, я бы, наверное, вообще визита этого не запомнила.

И я ведь знала, что она актриса (Марина все уши прожужжала о такой дружбе). Но мне было как-то… Все равно, что ли? Вот если бы она была нобелевским лауреатом по физике или сделала бы какое-нибудь выдающееся математическое открытие, тогда – да, моему восхищению не было бы предела. А актриса… Ну что актриса?

Спустя лет пятнадцать, в мае 2001 года, в городе Владикавказе, куда мы с товарищами приехали по делам Союза коммунистической молодежи, я попаду в немного похожую ситуацию. В гостиничном лифте на меня в упор уставится какой-то малорослый мужичонка. Так как в лифте кроме нас никого не было, я сначала перепугалась, что у меня, наверное, что-то не то с одеждой (молния на брюках расстегнута, футболка наизнанку). Но нет, с одеждой все в порядке. А мужичонка все равно явно чего-то от меня ждал. Так смотрел, так смотрел – просто прожигал глазами! А я понять не могла, чего ему надо. Тут лифт, слава богу, спустился на первый этаж. Выскочив, я ринулась к кучке наших, пожаловалась:
- Вон тот мелкий – ненормальный какой-то. Просто проел меня глазами.
Ребята глянули, открыли рот и заорали:
- У тебя ручка и бумага есть???
У меня были: и ручка, и бумага. Они выхватили у меня тетрадь и бросились брать автографы. Мелкий мужичонка оказался актером Андреем Федорцовым из сериала «Убойная сила». «Убойники» как раз в Северную Осетию приехали снимать «боевую кавказскую командировку» своих героев-ментов. Очевидно, в лифте актер от меня ожидал реакции, примерно, такой, как у ребят: что восхищаться начну, изумляться, автограф просить. А я, блин, отворачиваюсь! Ну что поделать, если я на тот момент понятия не имела ни про существование Андрея Федорцова, ни про существование сериала «Убойная сила»! А и знала бы…

Еще через несколько лет, в марте 2009-го приехала я в Питер, брать интервью у одного известного режиссера и актера, имя которого называть не хочу. Он человек действительно умный и образованный. К тому же, в отличие от Полины Медведевой, которой при нашей встрече было не больше 25, и даже Андрея Федорцова – лет ему, режиссеру тому, уже за 60. И знаете, он вдруг начал передо мной – не знаю, как объяснить, как точнее выразиться, но скажу так – выставляться. Для этого не было никаких объективных причин. Да и свидетелей тоже не было. А я ему – никто, чтобы предо мной выставляться. С Ленфильма я вышла вся в раздерганных эмоциях, ничего не понимая – и даже чуть не попала из-за этого под машину. И только позже поняла: актеры – они такие. Им совершенно все равно, перед кем выставляться. И в общем они не виноваты, что я к актерской профессии так спокойно отношусь, с равнодушием даже.

Еще спустя год, в марте 2010-го, я опять приехала в Питер. На сей раз, брать интервью у Жореса Ивановича Алфёрова. С ним мы, правда, уже и раньше были неплохо знакомы. И как же все было хорошо, легко и комфортно. И никому ни перед кем выставляться даже в голову не приходило. Нет, все-таки с физиками-математиками и нобелевскими лауреатами мне гораздо легче, чем с актерами-режиссерами…

Ох, опять занесло меня в такие дебри, что просто не выбраться. Но – рывком – возвращаю себя в только что наступивший 1983 год. Было 2 или 3 января, по телевизору показывали «Песню года». Мы сидели в нашей с мамой большой комнате. Все в том же составе: мама, я, Валерий Павлович и Марина. Мама, Валерий Павлович и Марина пили вино и ели вкусности. Я вино с ними больше не пила (очень надо, хоть это было и не шампанское), вкусностями уже наелась, но из-за стола не уходила. Я решала совершенно изумительные задачки, которые на каникулы дала для желающих Елена Львовна. Валерия Павловича это почему-то очень возмущало:
- Катерина! Какие задачки по математике, сейчас же праздник, брось ты этой ерундой заниматься, отдохни, отвлекись!

Но это была вовсе не чушь и не ерунда! Это была самая настоящая новогодняя тайна: задачки про семерых гномиков, которые перепутали ключи к своим волшебным сундучкам – и надо было наименьшим числом переборов разобраться с этими ключами, отпереть замки. Так я Валерию Павловичу и сказала. Он потянулся через стол, потом подошел, прочитал задачку, выхватил ручку, увлекся – начал что-то говорить. Я не хотела слушать – заткнула уши! Ведь это моя тайна – мне ее и открывать, как мне открывать гномские сундуки. И я открыла!

А в телевизоре вдруг появилась Алла Пугачева и запела новую песню:
Жил-был художник один,
Домик имел и холсты…

Все от меня отвязались – и не мешали мне больше решать задачи, разгадывать тайны. Потому что слушали новую песню про миллион-миллион-миллион алых роз. Я песню сначала не слушала, но потом тоже стала: интересно было, как Аллу Пугачеву поднимают под купол цирка. А она поет! А вдруг собьется – или упадет? Но она не сбилась и не упала (к некоторому моему разочарованию, если честно, хотя ничего плохого Алле Борисовне я не желала, просто дети – они немного странные бывают порой, и желания их странные). А Марина выскочила, зарыдав, из комнаты, вернулась только минут через пять, может, даже десять.
- Вы не думайте, что я дура такая. Но эта песня… А она, Пугачёва, такая талантливая, такая талантливая, - все твердила Марина сквозь еще не высохшие слезы.

И, кажется, никто не думал, что Марина дура – даже Валерий Павлович, который только что смеялся над моими задачками. Даже я сама… И если песня меня особо не потрясла, то Маринина реакция на нее – да, потрясла. Потому я и помню об этом до сих пор. А из-за того, что помню, могу точно установить и дату. С помощью интернета, конечно: 2 января 1983 года, воскресенье. Вовсе не «Песня года», а «Новогодний аттракцион».

И все вместе сплелось сплошным ощущением чуда: елка, гномьи сундуки, розы, маринины слезы. Это был первый мой Новый год, когда я не верила в Деда Мороза (и так долго продержалась вера, настолько была крепка до поры, что в начальной школе я заражала ею даже давным-давно неверующих скептиков – моих друзей, Лёньку и Антошку Минькова). И последний НАСТОЯЩИЙ Новый год, с ожиданием и ощущением чуда. Самый последний.

Что касается Марины, то в 1985 году она вышла замуж – совсем не за Валерия Павловича, потому что он собрался жениться на другой – и уехала со своим мужем в поселок Мирный. Тот самый, в Якутии, где добывают алмазы. Она один раз приезжала, привезла мне оттуда очень красивый значок – со стеклышком, которое переливалось, как настоящий алмаз. Значок этот вскоре кто-то у меня спер.

Еще я помню, как подслушивала разговор мамы с Мариной. Марина, которая уже собиралась замуж не за Валерия Павловича, плакала (но не так сильно, как во время «алых роз» Пугачёвой). Но спрашивала про Валерия Павловича:
- Людмила Павловна, как вы думаете, он меня любит?

Мама сказала что-то вроде: любит, но никогда он на тебе не женится. Больше я про Марину ничего не знаю.
А женился Валерий Павлович на Гале. Она тоже окончила МЭИ и вроде была почти ровесница Марины – может, чуть-чуть старше. Но казалась намного, намного старше. Наверное потому, что в отличие от Марины, была Галя очень хозяйственная, имела дочку лет пяти, с артистами дружбы не водила и со мной разговоров не разговаривала Разведенному Валерию Павловичу бывшая жена не очень-то давала общаться с сынишкой, примерно, такого же возраста, что дочка Гали.

Так что к этой девочке (имя ее забыла) он испытывал отцовские чувства, а она попросила разрешения называть его «папой». Потом Валерий Павлович даже водил ее в школу и забирал после уроков – причем не в какую-нибудь школу, а в нашу, в 444-ю. Она пошла в 1-й класс, когда мы пошли в 9-й. Я иногда наблюдала, как, завидев в школьных коридорах Евдокию Львовну, Валерий Павлович бледнел – и резко менял направление, чтобы не повстречаться. Ну, не сложились у него с Дусей отношения, когда был он еще учеником нашей же, 444-й.

Мы к тому времени уже второй год жили в отдельной квартире – летом 1986-го наконец-то разъехались. Валерию Павловичу, Гале и ее дочке досталась вся наша трехкомнатная на Первомайской. Так что им даже никуда переезжать не пришлось. После переезда я поначалу очень страдала без своего ДОМА, ибо как кошка привязываюсь к стенам. Да и не только поначалу. Мне до сих пор иногда снится, что я вернулась на старую квартиру, теперь она только моя – и будто бы с самого начала так и было задумано.

Но переедем мы только летом 1986-го, тогда же я напишу стихи про «знакомые окна, которые стали чужими». А на моем школьном календаре все еще зима 1986-го, хоть, как водится, я забегала и назад, и вперед. Так что об этом – в следующий раз.

Да, ну и что делать, что делать, если мои тогдашние стихи мне теперешней совсем не нравятся. Обещала их приводить – значит, надо сдержать обещание. Ну не была я юным поэтом-вундеркиндом. И первое более или менее – написала как раз летом 1986-го. Впрочем, ничего страшного. Зато аутентично!

Следующая страница: Математическая олимпиада