Екатерина Польгуева
«Артековцы — всегда»

Газета «Советская Россия» N 80 (12696), четверг, 16 июня 2005 г.

Жил на свете замечательный человек, Зиновий Петрович Соловьев. Он родился в 1876 году, детство провел в Симбирске, учился в той же гимназии, что и Владимир Ульянов. Закончив ее, поступил в Казанский университет на медицинский факультет — хотел, чтобы люди были здоровы и счастливы. А в 1898 году вступил в коммунистическую партию. Все по той же причине — за будущее человека бороться. И боролся, работая санитарным врачом и занимаясь революционной деятельностью. За это и был арестован в 1909 году и сослан. Но дело свое продолжил: и как врач, будучи секретарем лиги по борьбе с туберкулезом, и как революционер, участвуя в организации вооруженного восстания в Москве в октябре 1917.

Если врач по призванию идет в революцию, это всегда означает, что общество находится в такой степени деградации, что не может обеспечить даже самых элементарных, насущных потребностей граждан, — медики это замечают одними из первых, каждодневно сталкиваясь с человеческой болью и страданиями.

А Зиновий Петрович был именно врач по призванию и еще великий гуманист. Потому и боролся за новую жизнь, страстно и жертвуя собой. А еще он любил детей, не просто так — для красного словца, а по-настоящему, мучительно переживая трагедию миллионов ребятишек молодого Советского государства, оправлявшегося от разрушительных империалистической и гражданской войн.

Вот и пришла ему в голову замечательная, хотя и неосуществимая, на первый взгляд, идея: организовать в Крыму в самых благодатных и целительных местах, куда раньше ездили поправить здоровье лишь состоятельные и почтенные граждане, а не всякая голытьба, детский оздоровительный лагерь.

Но почему же неосуществимая? Тогда, в двадцатые — для Советской власти неосуществимых задач, казалось, просто не было. Да и не было их, в самом деле! И лагерь появился. 25 мая 1925 года «Комсомольская правда» опубликовала краткую информацию: «Центральное бюро юных пионеров при помощи Красного креста организует на лето лагерь в Крыму для пионеров Москвы, Иваново-Вознесенска, Ленинграда и Ярославля. Под руководством тт. Семашко и Соловьева для лагеря выбрано одно из лучших мест Крыма. Лагерь является первым опытом лагеря-санатория. В лагерь поедут пионеры, предрасположенные к туберкулезу».

16 июня 1925 года состоялась первая артековская линейка.

Лагерь наш устроил РОКК,
Комсомол ему помог.
Наш «Артек», наш «Артек»,
Не забудем тебя ввек, — распевали первые артековцы, даже не представляя, что пройдет совсем немного времени, и это пока мало кому известное слово — «Артек» — облетит весь мир.

А может быть, представляли? Ведь тогда, 80 лет назад, советские люди умели дерзать и мечтать и умели делать свои мечты реальностью.

Мне сложно было представить себе, что когда-то на месте этого города, а может быть, даже целой страны, раскинувшейся от берега моря до подножья Аю-Дага, со своими домами и памятниками, спортивными комплексами и прекрасными дворцами, многолюдными площадями и укромными местечками, было лишь несколько брезентовых палаток, освещавшихся керосиновыми лампами. Таким, удивительным, переливающимся черными южными вечерами сотнями огней миром, увидела я «Артек» тоже в юбилейный для него год, 1985.

Правда, юбилей уже отпраздновали летом, а наша, 8-я смена, считалась зимней. И это было неправильно. Конечно, в Москве в середине октября уже холодно: в день нашего отъезда даже снег шел. Но Крым вам не Москва. Это мы поняли почти сразу, еще в Симферополе. Совершенно зеленые пирамидальные тополя и виноград, и горы, которых я раньше никогда не видела. А потом по дороге — море. «Ребята, вы откуда — из-за полярного круга, наверное?», — засмеялись, взглянув на наши куртки, пальто и шапки, встречавшие нас вожатые дружины «Лазурная», где нам предстояло прожить следующие сорок дней нашей жизни. «Нет, из Москвы», — засмущались мы, торопливо стягивая верхнюю одежду. Какие шапки, если здесь еще с короткими рукавами ходить можно! Нам предстояло разойтись по разным отрядам, но прежде — получить артековскую форму.

Про форму, конечно, знали, но не очень-то радовались. «Что за унификация такая, зачем быть всем одинаковыми», — недовольно пробурчал кто-то. Воспитывать нас не стали, просто ответили, что совсем скоро и сами все поймем — не пройдет и недели.

И мы поняли. Одежда — конечно, не самое главное для человека, но это смотря какая одежда. Например, артековская форма очень даже важна, потому что объединяет нас, совсем разных и вовсе даже не одинаковых, одной общей радостью и гордостью: теперь мы не просто Катя, Ира, Роберт или Инга. Мы — артековцы. Да и не повезешь ведь с собой с другого края страны чемодан одежды! Глупо это.

В те осенние дни 1985 года в Таджикистане случилось сильное землетрясение. Множество домов было разрушено, были и человеческие жертвы. Тогда страна не оставляла на произвол судьбы своих граждан, особенно детей. А потому собрали ребятишек из особенно пострадавших семей и отправили в лучший лагерь Советского Союза. Где уж им было вещами и багажом обзаводиться, если у некоторых вообще ничего не осталось.

Привезли ребят из Таджикистана где-то на четвертый день моего пребывания в лагере. И нашему, 3, отряду поручили встречать запоздавшую делегацию. «Вы уж постарайтесь, чтобы ребята себя побыстрее почувствовали, как дома. Они так натерпелись», — попросили взрослые.

Ну, мы и старались. Я даже приветственную речь подготовила. А потом на правах старожила рассказывала и показывала ребятам наши лагерные достопримечательности. Каждый артековец считает, что именно его лагерь и дружина — самые лучшие. Впрочем, я и спустя двадцать лет убеждена: лучше нашей «Лазурной» не найти.

Конечно, в Горном очень красивые корпуса: и «Алмазный», и «Хрустальный», и «Янтарный». Но там слишком много стекла и бетона, цветы только на клумбах, да и до моря далеко — на автобусе надо ехать. В прибрежных лагерях все только на жаркую летнюю погоду рассчитано, а в другое время года они закрыты. А у нас, в «Лазурной», все в самый раз!

«А где еще такой замечательный Дворец Суук-су — настоящий дворец, а не просто название. А в нем музей «Артека», где собрано все-все самое интересное, что было в лагере за 60 лет. А Пушкинский грот? В конце концов, даже столовая у нас самая необыкновенная, с тремя залами: розовым, голубым и зеленым и росписью во всю стену на первом этаже. Ну, это вы и сами сейчас увидите, — говорила я новичкам. — А лестница, по которой мы идем, «сбрось-кило» называется. Знаете почему?» «Почему?», — заинтересовались ребята. «А пока вниз спустишься, целый килограмм сбросишь», — отвечаю. «А если наверх поднимешься, так целых два?», — пошутил кто-то. Это хорошо, что шутят: значит, уже привыкать начали, несмотря на все выпавшие на их долю беды.

Но привыкать начали не все и не сразу. К нам в отряд определили маленького щупленького мальчишку, на него даже штормовку подобрать никак не получалось. И не говорит ничего. Знаю только, что Гэйбуло зовут. И что ты с таким будешь делать. Тут на подмогу приходит Рашид Мамасадыков, он тоже из таджикского города Кайраккум, и будет в нашем отряде. Он-то уже взрослый, восьмиклассник, и, слава богу, разговаривает.

«Может, он по-русски не понимает», — предполагает Рашид и начинает расспрашивать пацана по-таджикски и по-узбекски. «Ой, а почему по-узбекски?», — удивляюсь я. — Вы ведь вроде из Таджикистана!». «А у нас и таджики, и узбеки, и русские», — объясняет Рашид. Вот и сам он наполовину узбек, наполовину таджик. Одна республика, а настоящий интернационал, — начинаю понимать я.

Вот только Гэйбуло по-прежнему молчит, не желая разговаривать ни на каком языке. Он еще помолчит несколько дней и даже с такими же мальцами из своей делегации будет разыскивать в окрестностях лагеря... самолет, «чтобы улететь домой». Но потом разговорится, и не только разговорится, но распоется и растанцуется: оказывается, в этих делах он настоящий мастер! А чего бы смущаться и не танцевать, если делаешь это здорово, а кругом столько доброжелателей и поклонников! И друга себе Гэйбуло найдет: тоже маленького, ловкого и ослепительно белоголового Ваню из Казахстана. Они почти на всех фотографиях рядышком: чернявый Гэйбуло и белобрысый Ваня. Не похожи. И все-таки похожи: улыбками.

В «Артеке» свои правила. Ну, например, вы знаете, что такое «абсолют»? В других местах он обычно называется «тихим часом», а у нас, здесь, «абсолютом», потому что абсолютно ничего нельзя во время абсолюта делать: только спать. А еще это такой маленький волшебный человечек, про него даже песня есть: «На горбатом Аюдаге в вышине в абсолютной-абсолютной тишине в старом дереве нашел себе приют бородатый и усатый Абсолют».

Но мы с Ирой Макаровой во время абсолюта частенько не спим. С ней мы знакомы давно-давно, еще с поезда, она тоже из московской делегации. У Иры беда: когда была маленькая, тяжело заболела, из-за этого плохо слышит. Так никто особенно и не замечает, а если замечают, то вида не показывают, но дома Ира учится в специальной школе для слабослышащих, и программа там немного отстает от обычной. А здесь, в артековской школе, отставать уж больно не хочется! Не записываться же в один класс с теми, кто младше. Вот я и помогаю Ире решать самые трудные задачки, и другие девчонки из нашей палаты тоже помогают. И волшебник Абсолют на нас за это явно не в обиде.

Может быть, кого-то удивило, что в «Артеке» надо ходить в школу. А что особенного, если октябрь к концу подходит, и учебный год давно начался. Хотя не у всех так уж давно. Когда нас распределяли по классам, то спрашивали: не был ли кто в сентябре на сельхозработах. Я москвичка с удивлением увидела, что многие были. И зауважала: люди, как взрослые, работали по-настоящему, где уж мне до них, с моей десятидневной майской практикой в теплицах.

А в общем, и удивляться-то было нечему: не все же артековцы из больших городов приехали. Моя приятельница Ира Хачатурян — из села Половинное Курганской области, Гуля Хасанова из села с забавным названием Ватага в Кировской области, Костя Ветошкин из деревни Керос, что в Коми АССР, всегда серьезная и обязательная Инга Александровичуте из литовской деревни Ажуолия. Какая же большая у нас страна! А учиться должны все, и желательно, чтобы никто не отставал, даже если провел три недели сентября на сельхозработах.

Перед школой мы всем отрядом сцеплялись руками и говорили заветную присказку на удачу: «ни пуха ни пера, ни двойки, ни кола, ни тройки, ни четверки, а лишь одни пятерки». А потом расходились по своим классам.

Не у всех, правда, получалось, чтобы лишь пятерки. В «Артеке» я училась в 7 «Н» классе. Считался он не очень хорошим по успеваемости. И все из-за моих друзей из Таджикистана, которых в классе была почти половина.

Учиться большинству из них не особенно нравилось, особенно поначалу: сядут где-нибудь под лестницей, просидят пол-урока, а потом говорят, что «заблудились». Учителя, конечно, сердятся, переживают за них, что программу не освоят. А еще они такой фокус придумали: как звонок на урок, так дружно все русский язык забывают. Только что так шпарили — не остановить. И вдруг сразу полное непонимание.

Но учителя наши тоже не лыком шиты. Все уроки велись, конечно, на русском языке, а вот учебники выдавали, написанные на родном. И вот что физик наш придумал. Вызывает кого-нибудь к доске и говорит: ты не мучайся, расскажи мне определение удельной теплоемкости по-таджикски. Ах, ты узбек, тогда по-узбекски рассказывай, у меня, мол, и на узбекском языке учебник найдется. Так вот, хитрец рассказывает, а учитель по учебнику за ним следит, и неважно, что слова непонятные. «А ты вот это сказать забыла», — поправляет ответившую девчонку и произносит пропущенную ею фразу. Не совсем правильно произносит, смешно, наверно, но никто не смеется. Ведь и правда забыла, а что такое удельная теплоемкость знать должны все: хоть ты из Москвы, хоть из далекого кишлака.

А еще все должны быть здоровыми, а потому мне приходится ходить на лечебную физкультуру, потому что у меня, видите ли, сколиоз обнаружили. Не больно-то хочется, в «Артеке» много куда как более интересных занятий, чем ЛФК. Но никуда не денешься. Зато на ЛФК я познакомилась с Робертом из Риги. Из-за Риги и познакомились: он там живет, а я там бываю каждое лето, и люблю ее почти также сильно, как свою родную Москву. Потом начинаю называть другие свои любимые места в Латвии и когда добираюсь до Саулкраст, Роберт радостно кричит: «А я ведь из Саулкраст!» «А чего ж говорил, что из Риги?» «Ну, Рига же всем известна, а тут какие-то Саулкрасты, кто же думал, что в Москве и о них знают? Просто чудо!» Чудо, соглашаюсь я. А никакого чуда на самом деле: все мы граждане одной страны, пусть и огромной, но ни границ, ни заслонов — поезжай, куда хочешь.

В нашем отряде тоже есть Роберт — Иотатутас. Он из Каунаса и лучший у нас спортсмен: за что ни возьмется, все у него получается. На всех лагерных соревнованиях призовые места занимает. Мы им ужасно гордимся.

Хотя побеждать в «Артеке» можно не только на спортивных соревнованиях. Еще в начале смены я записалась в кружок программирования, а в итоге заняла третье место в конкурсе «юный вычислитель, юный программист». Третье место, естественно, не первое, но все равно хорошо!

Уже в Москве наш сосед по квартире сказал мне: «Лучше бы ты в кружок бальных танцев записалась, а программировать я бы тебя и так за неделю научил». Я в ответ лишь фыркнула: подумаешь, какие-то танцы. Хотя кружок бальных танцев в «Артеке», конечно же, был. Но ведь у всех разные предпочтения: я всегда предпочитала не танцы, а поэзию. Стихи. Тем более, только в дружине «Лазурная» есть Пушкинский грот. И хотя не осталось никаких достоверных свидетельств, что великий поэт находился когда-либо в этих местах, но ведь представить можно все что угодно. И забраться в самом конце смены в полном одиночестве на грот, чтобы попрощаться с морем, уже суровым, по-ноябрьски неспокойным, шумящим где-то внизу. «Прощай, свободная стихия, последний раз передо мной ты катишь волны голубые, и блещешь гордою красой». И никого: только стихи, стихия и Пушкин.

К тому времени стихи с Пушкинского грота читать мне уже приходилось, на конкурсе декламаторов. И даже повезло занять первое место! Как победителю, мне вручили малую артековскую медаль первой степени «Искусство принадлежит народу».

Думаете, слишком высокопарно? Ан, нет, все так и было на самом деле: искусство принадлежало нам, мальчишкам и девчонкам, а потому мы дерзнули в День театра поставить отрывок из пьесы Ростана «Сирано де Бержерак» (тот самый, знаменитый — про нос). Получилось, по всеобщему убеждению, очень даже неплохо.

Попробуйте, спросите нынешних 13-летних подростков, кто такой Ростан и Сирано. Многие ли из них ответят? Впрочем, наверное, не все из моих артековских товарищей тоже знали об этом. «Артек» помог узнать! Он много в чем помог!

Начальником нашего лагеря был тогда Сергей Викторович Ерохин. Имел он одну не начальственную особенность: очень любил кино. И не просто любил, но перед каждым киносеансом рассказывал нам что-нибудь интересное и необычное. Собственно, именно он впервые заставил меня отнестись к кинофильмам серьезно и вдумчиво, а не как к обычному развлечению. Преподал он нам и еще один урок культуры поведения. Однажды после каких-то спортивных соревнований чуть не вся дружина завалилась в зал Дворца, где и проходили киносеансы, в спортивной форме. «Я очень рад, что все вы такие замечательные юные спортсмены. Но как вы могли прийти во Дворец в тренировочных костюмах? Идите и переоденьтесь», — приказал нам Сергей Викторович. Мы опешили. И даже не тогда, а несколько позже я поняла, насколько он был прав: это был урок уважения и к самим себе, и к окружающим людям, и к искусству. Особенно важный в преддверии эпохи, когда униформой стали тренировочные штаны, малиновый пиджак и золотая цепь.

Кроме Пушкинского грота, было у меня еще одно любимое место, где хотелось побыть одной. Точнее было бы сказать — сокровенное место. Памятный камень, на котором фамилии артековцев, погибших во время Великой Отечественной войны. Гуля Королева, Рубен Ибаррури, Витя Коробков, Тимур Фрунзе, Алия Молдагулова, Володя Дубинин...

Володя Дубинин, керченский мальчик, сражавшийся с фашистами в партизанском отряде в старокарантинских каменоломнях, мой любимый с самого детства герой. «Улицу младшего сына», книжку Льва Кассиля и Макса Поляновского о нем, я читала раз, наверно, пятнадцать. Володя был в «Артеке» в самую последнюю довоенную смену, которая закончилась 20 июня 1941 года.

Через два дня началась война. И самая длинная артековская смена: о ней мы узнали в музее «Артека». 22 июня сразу после информации о начале войны в Москву с берегов Крыма полетела телеграмма: «Отдыхая в солнечном «Артеке», — всегда готовы к защите Родины». Артековцев успели эвакуировать: ребят из Прибалтики и западных районов страны отправили через Москву в Сталинград. Тогда еще никто не знал, что враг дойдет до Волги, а Сталинград станет полем грандиозной битвы и символом величайшего подвига нашего народа. К сентябрю 1942 года артековцы переехали в поселок Белокуриха на Алтае. Так появился алтайский «Артек». Как и все советские люди, без дела в воину они не сидели: заработали деньги, на которые купили и подарили войнам танк «Т-34». И вот 26 февраля 1943 года телеграмма от Верховного главнокомандующего: «Благодарю пионеров Всесоюзного санаторного пионерского лагеря «Артек» им. В.М. Молотова за заботу о Красной Армии. Примите мой горячий привет и благодарность Красной Армии. И. Сталин».

«Артек» крымский фашисты оккупировали еще в ноябре 1941 и практически уничтожили. А 15 апреля 1944 года войска Отдельной Приморской армии «Артек» освободили. Через неделю по приказу генерала Субботина в «Артек» на восстановление лагеря был отправлен инженерный батальон. А 6 августа началась первая, уже послевоенная, артековская смена, хотя война еще и не закончилась. За пять месяцев 1944 года в «Артеке» побывало 1569 пионеров.

Советский Союз заботился о своих детях, и подросшие дети не забыли об этой заботе, героически сражаясь за свою родину с фашистскими оккупантами.

В «Артеке» о войне помнили. По крайней мере тогда, в год 40-летия Великой Победы. Помню памятник неизвестному матросу, погибшему в феврале 1943. Про него сложена известная каждому артековцу песня: «Погиб за «Артек» неизвестный матрос, чтоб горны звенели в нем громко. Он имя с собою навеки унес, а подвиг оставил потомкам». И горны звенели, и плыли над Медведь-горой багряные облака, как в песне. А значит, подвиг был не напрасен.

А еще в лагерь привозили выставку картин белорусского художника Савицкого «Цифры на сердце» о концлагере «Освенцим». На картины было смотреть страшно: все время хотелось отвести глаза. И почему-то не получалось.

В музее истории «Артека» можно было много чего интересного узнать: например, о космонавтах, которые, начиная с Юрия Гагарина, были частыми гостями и большими друзьями лагеря. А наша дружина «Лазурная» носила имя дважды Героя Советского Союза, летчика-космонавта, погибшего при выполнении своей космической миссии, Владимира Комарова. Теперь пионерских дружин нет, пионерских знамен тоже. Осталось ли имя Комарова, сохранилось ли оно в памяти нынешних «ребят-лазурят», как называли себя обитатели нашего лагеря «Лазурный»?

На вторую половину смены меня выбрали заместителем председателя совета отряда. Такие тогда в лагерях пионерского актива, в том числе и в «Артеке», были правила: обязательно несколько раз в смену проводить перевыборы, чтобы каждый попробовал себя и в роли командира, и в роли рядового. Что ж, я пробую роль отрядного идеолога, так как по тогдашней пионерской иерархии заместитель председателя и был кем-то вроде идеолога. И вот какая запись появляется в моем дневнике 17 ноября 1985: «Взялась я за политинформации. Конечно, проводятся они еще не на должном уровне, но все-таки проводятся».

Лет с тех пор прошло очень немало, однако и сейчас я хорошо понимаю, что эта дневниковая запись, если сказать помягче, несколько излишне оптимистичная. С политинформациями был просто кошмар: не то друзья-товарищи мои оказались людьми не очень сознательными, не то из-за «недолжного уровня» рассказывала я неинтересно, но слушать меня они категорически не хотели: «Опять ты, Катя, со своей политинформацией! Лучше задачку по геометрии решить помоги». А мне что ли жалко? Я и так всегда помогала (и так, наверное, формировалось одно из моих призваний), но и от своего отступать не желала. И придумала. Хотите задачку? Пожалуйста, будет вам задачка, но только после политинформации.

Был у моего «политически-математического шантажа», правда, один крупный изъян: задачки не всегда заковыристые попадались, да и не все в их решении так уж заинтересованы были. Ну вот и приходилось повышать свой собственный уровень, чтобы народ не скучал и не волынил. Занималась я этим, надо сказать, старательно, что демонстрирует сохранившийся «дневник политинформатора»: училась правильно читать газеты, анализировать информацию. А еще я отмечала в календаре важнейшие политические события — такие, например: 13.11.85. Встреча М.С. Горбачева с лауреатами Нобелевской премии. В ответе тов. Горбачева подчеркивалось, что наш подход к встрече в Женеве — открытый и честный. Мы считаем важнейшей целью прекращение гонки вооружений. 18.11.85. Генеральный секретарь ЦК КПСС отбыл в Женеву для встречи с Р.Рейганом. 19.11.85. Беседа Горбачева с Рейганом. В беседе приняли участие Шеварднадзе, ... и др.

Кто же из нас, подростков, мог подумать, что под разговоры о разоружении и перестройке с ускорением тогда уже взрослые, обреченные самой высокой властью, люди, начали сдавать врагам нашу Родину? Ту Родину, которая подарила нам «Артек».

Да, мы были уже немаленькие и кое-что понимали. Знали, что не все и не всегда хорошо, правильно и справедливо в нашей стране. Да вот хотя бы и «Артек» взять. Разве мало сюда «блатных» приезжает, у кого родители начальники или много зарабатывают? Хотя, по правилам, путевку в «Артек» надо заслужить. (Кстати, тогда меня часто спрашивали: Ну хорошо, награда — это понятно. А сколько все же пришлось заплатить за путевку? А вот нисколько, то есть вообще ни копейки!) Но среди нас-то «блатных» не было: пусть и не совершили еще ничего выдающегося, но зато каждый в чем-то добился успеха: в пионерской работе, учебе, спорте, техническом или художественном творчестве. Был среди нас и «уникальный» Сергей: он в «Артеке» второй раз, потому что дважды побеждал на технической выставке, организованной ВДНХ.

Кто-то тогда заметил, что «блатные» предпочитают ездить в лагерь летом, а наша смена — зимняя.

Ну и что, что зимняя? В море нельзя купаться? Зато бассейн есть с морской водой! И разве летом увидишь, как красивы горы, когда на вершинах выпадает снег? Да и смены летние чуть не в два раза короче нашей, сорокадневной. Ну, что можно успеть за каких-то три недели? Даже толком не познакомишься.

Вот только иностранцы зимой не приезжают. Это, конечно, жалко. Интересно было бы познакомиться с ребятами со всего земного шара. Но ведь и наша страна такая огромная, нас так много — и сколько всего мы можем друг другу порассказать! А перестройка — это для того, чтобы несправедливостей больше не было.

Никому и в страшном сне не могло тогда привидеться, что не пройдет и 6 лет, как многие из нас станут друг для друга «иностранцами», что разделят нас не только расстояния, но и государственные границы. Тогда я записывала в свой политический словарик термины: суверенитет, референдум, дискриминация, агрегация... Разве теперь припомнишь, почему именно эти, а не другие. И как же так случилось, что наполнились эти слова неким зловещим смыслом. «Агрегация — одна из крайних форм расовой дискриминации, ограничение в правах по мотивам расовой или национальной принадлежности». И невольно думаешь о Латвии, откуда были мои приятели Роберт и Ирита. Тогда нам нечего было делить. И песни мы пели общие...

Артековские песни, красивые и мелодичные, все-таки казались мне чуточку излишне пафосными («вверх лицом», как я тогда говорила), а самой любимой научили нас вожатые, Ира и Галя. Называлась «Последний замок»: «В песке последний замок выстроен, и угольки давно истлели. Как жаль, что, словно птицы быстрые, дни незаметно пролетели». Мы думали, что эта песня о нас. Ну, наверное, так и было, хотя при всей горечи приближавшегося расставания, до конца еще не понимали его безвозвратности.

«И все-таки, конечно здорово знать, что еще неоднократно на смену нам придут веселые и симпатичные ребята»... А кто пришел на смену нам? И есть ли такая смена? Да, «Артек» существует как детский международный центр. Наверняка, там работают хорошие и неравнодушные люди, любящие детей, не забывшие ни о романтике детства, ни об артековских традициях. И ребятам в «Артеке», наверное, по-прежнему хорошо. Но...

Прощаясь перед сном, мы хором произносили слова, которые до нас повторяли многие поколения артековцев:

Над морем ночь спускается,
«Артеку» спать пора.
Спокойной ночи, родина,
До нового утра.

Говорят ли их нынешние артековцы, или все это считается «совковой идеологизированной чушью»? А если даже и говорят, то о какой родине думают, ведь той страны, которая подарила в далеком 1925 году детям этот сказочный лагерь, больше нет. А на ее разоренных просторах — миллионы беспризорных и брошенных детей, бедность, войны и терроризм. И найдется ли тот, кто продолжит дело Зиновия Петровича Соловьева по спасению детства?

Где-то спустя полгода после моего возвращения из «Артека», выяснилась очень интересная подробность. Оказывается, мой дед (я его не знала, поскольку он умер задолго до моего рождения) был в «Артеке»! Причем в самые первые годы его существования: может быть, даже в 1925-м. Об этом рассказал его младший брат. И даже прочитал стихи про Аюдаг, которые дед тогда написал. Впрочем, в то время он был вовсе даже не дед, а просто мальчишка по имени Павлик. «Как, мой дедушка писал стихи?», — удивилась я. «Как, мой папа ездил в «Артек»? Он ведь комсомольцем никогда не был и пионером, наверное, тоже. И в партию не вступал», — удивилась мама.

Тут уж я рассердилась: ну почему об это не стало известно хотя бы год назад? Мне по наивности казалось, что знай я об этом раньше, в «Артеке» что-нибудь обязательно выяснила. И может быть, дед был пионером, а мама просто не знает и об этом! А даже если и не был. Зиновий Петрович организовывал лагерь для детей со склонностью к туберкулезу. А у него такая склонность была, потому что рос Павлик в Дядьково, отец его был стеклодув, да и самому Павлику в детстве пришлось работать на стекольном заводе. Здоровья это не прибавляет.

И вот потому был в его жизни «Артек». И может быть, потому что был «Артек», было потом и многое другое. Да, он не был комсомольцем и коммунистом, зато выучился на геофизика: занимался сейсморазведкой нефти. В буквальном смысле слова до последнего дня своей жизни искал для страны нефть. Для страны, а не тех нуворишей, которые присвоили себе сегодня ее богатсво.

Наверное, кто-то удивится, что к артековскому юбилею я написала так много о себе, а не о лагере. Но только история «Артека» складывается и из таких маленьких историй каждого артековца. Героических, незабываемых и обыкновенных, как моя. И жизнь каждого из нас, наверное, сложилась бы как-то иначе, если бы не было в ней «Артека».

Я знаю, что люди меняются. Но неужели все забыто и потеряно, если не всеми нами, то многими? Что стало сейчас с некогда дружными обитателями зеленой дачи? Какими они выросли, как живут? Гэйбуло, Рашид и Шакир в опаленном гражданской войной Таджикистане. Латышка Ирита Аугуле. Неужели и для нее все, что было до 1991 года, в том числе и наша артековская смена — оккупация? А некоторых разбросали в разные стороны даже не политика и границы, а просто время. Москвичка Аня Островская, Игорь Ходов из Барнаула, Зинченко Сергей из Мурома, Лебедева Катя из Ленинграда. Вдруг кто-то прочитает, вспомнит, откликнется? Ну, случаются же еще на земле чудеса!

В детстве я написала стихи об «Артеке». Как и стихи деда, мои потерялись и забылись. Помню только первые строки: «Сорок дней пролетели, промчались, как сказочный миг. Отшумело и Черное море, и галстуков красное море». И все-таки... Все-таки не отшумело! Как поется в старой артековской песне, «артековец сегодня — артековец всегда». Так тому и быть.

Источник: Архив газеты «Советская Россия»

Воспоминания об Артеке:
•  Осень 1985. Письма из Артека, письма в Артек
•  Осень 1985. Артек. Выдержки из дневника