Екатерина Польгуева

О сербском языке и не только

«Сербский език – райский език», - написал в своих стихах в конце 19 века сербский поэт мусульманского вероисповедания Тузлак Аливерич. Именно сербский поэт мусульманского вероисповедания. Тогда еще не придумали национальность «мусульманин», о которой в анекдоте из 70-х годов титовской Югославии про заполнение анкеты: «партийность – член Союза коммунистов, национальность - мусульманин, вероисповедание – атеист».

Как ни смейся, а ввели-то не на пустом месте – до этого боснийские мусульмане назывались «национально не определившимися югославами». Потом что ни сербами, ни хорватами себя не считали. Сейчас они зовут себя «бошняками» (хотя многие по инерции до сих пор «мусульманами»), а тот самый сербский език – райский език, на котором говорят и пишут, на котором говорил и писал Тузлак Аливерич, зовут «босанским».

У Тузлака Аливерича проблем с национальным определением не было. Он считал себя сербом. И – да, он был верующим мусульманином. В нынешних хрестоматиях для юных бошняков его стихи не печатают. Невозможно это: как это он называл «босанский язык» - сербским, да еще и райским. Как это он называл себя сербом!

Есть у него и другие замечательные стихи, которые тоже не печатают в современных боснийских хрестоматиях. Мое любимое – «Дедово наследство». Оно о том, как он, еще маленький, случайно увидел на чердаке старую иконку, на которой был святой Георгий, убивающий змея. И мальчик подумал, какой герой и смельчак мог справиться с таким чудовищем – и исполненный уважения к его подвигу, - поцеловал иконку. А тут на чердак вошел дед – и мальчик смутился, что он, мусульманин, целует христианскую иконку. А дед ему говорит: «Ничего, ничего, этого Георгия целовали еще наши предки, которые жгли свечи. Так что ты поцеловал не только его – но и все поцелуи наших упокоенных пращуров». Дед давно уже умер, а он хранит эту иконку вместе с другими заветными вещами. И Аллах ему помогает, потому что у него есть вера, которая не мешает быть сербом – таким, как следует.

А еще есть горькое стихотворение «Я знаю, что один». Мол, мать и отец не знают и пятидесяти турецких слов, как и другие в Боснии, а он, Тузлак, знает намного больше, но только потому, что любит читать и учится. А вы (очевидно, сербы) зовете нас «турци» - и тем самым отталкиваете. Вот вам моя рука, моя душа, мое сердце – назовите меня сербом и братом…

Много воды с тех пор утекло в Дрине и Неретве – и много крови было пролито. Но и до этого текла вода в Дрине и Неретве, до этого лилась кровь братьев столетиями. И в конце 19-го века далеко не все соплеменники и единоверцы Тузлака Аливерича считали, как он. И, зная десяток турецких слов (и даже не зная ни одного), вполне считали себя «турками». А сербов, своих соплеменников, но не единоверцев, говоривших с ними на одном языке (который тогда даже они называли не босанским, а сербским), считали презренной «райей». В общем, по-всякому было и тогда.

Но я вот о чем. В 20 веке боснийская земля дала двух выдающихся писателя-прозаиков мирового масштаба. Это Иво Андрич и Меша Селимович. Все, написанное Андричем (от юношеских его стихов, хотя я про прозу), – это большая европейская литература. Но «Мост на Дрине», «Травницкая хроника», «Проклятый двор», «Барышня», «Заяц», а не в меньшей степени его гениальные рассказы – это поистине выдающиеся произведения

Селимович на мировом уровне – автор только одного произведения «Дервиш и смерть» (возможно, еще «Крепости»). Те его рассказы, которые мне попадались (в основном о Второй мировой) – хорошая, крепкая литература «второй Югославии». Но никаких вершин. А «Дервиш и смерть» - вершина, выше всех региональных пределов. При этом величие Андрича и Селимовича невозможно без Боснии, ставшей плотью, кровью и духом их творчества. Я говорю – и продолжаю настаивать, что человеку, не родившемуся и не выросшему на Западных Балканах, понять без Иво Андрича Боснию – в принципе невозможно.

И однако Босния в их произведениях переросла себя – или постигла какие-то собственные глубины, которые стали глубинами глобальными. Лично меня Иво Андрич, например, сначала учил Боснии, а потом мудрости. Мудрости вообще. И те, кто видит в Селимовиче, а тем более, в Андриче (особенно если ограничился только чтением «Моста на Дрине») лишь некую экзотику – ничего не поняли ни в Селимовиче, ни в Андриче, ни в Боснии.

Характерно – я думаю, действительно, ХАРАКТЕРНО – что и Андрич, и Селимович – урожденные боснийцы не-сербского происхождения.

Андрич родился в боснийском городке Долац (рядом с Травником) 9 октября 1892 года – в католической семье, был крещен в римско-католическую веру. Католической – по здешним меркам значит хорватской, хотя едва ли не чаще в энциклопедиях указывают просто в католической. Но это, возможно, из-за дальнейшего.

Босния и Герцеговина тогда была оккупирована (с 1908 года – аннексирована) Австро-Венгрией. Со всеми вытекающими культурно-политическими последствиями. Травник был мусульмано-хорватским городом (сербов там было мало, зато исторически жили евреи-сефарды, но ко времени его рождения не знаю, как много их там оставалось). Но еще в раннем детстве, после смерти отца, мать увезла его в Вишеград, где основным населением были мусульмане и сербы. С 12 лет учился в Сараеве – в сараевской Великой (большой) гимназии. А Сараево – это Сараево, отдельный мир. Впрочем, несколько разных отдельных миров – пересекающихся, но – разных. То было австро-венгерское Сараево.

К 1914 году молодой Иво Андрич уже вошел в пору социальной, политической и литературной активности (был, к слову, членом «Млади Босни», за что его в том же 1914-м арестовали, хотя в сараевском атентате он никак не участвовал, несколько месяцев провел в мариборской тюрьме). В юности Андрич называл себя католиком и хорватом, но уже тогда был, по сути, европейцем (да-да, никуда от Австро-Венгрии, в которой родился и вырос, не денешься, а потом судьба и жизнь дипломата, работавшего в Европе лишь углубила его европейство). Но прежде всего – ЮГОСЛАВОМ. Хотя Югославии никакой еще и не было. Был он югославом не королевской Югославии, не титовской социалистической, а некой Югославии, которая, увы, так и не осуществилась никогда. И стал он в итоге великим югославским писателем. А его книги – явлением мировой и СЕРБСКОЙ литературы. Именно сербской.

А еще сам Иво Андрич как человек, как личность, стал сербом. Произошло это, видимо, еще где-то в 20-е годы. Он постоянно и недвусмысленно повторял, что по национальности – серб, что писатель он – сербский. Во всех документах после Второй мировой он в графе национальность писал «серб». Но это еще началось до войны. В противном случае, можно было бы сказать, что его отречение от хорватства было реакцией на геноцид, учиненный в Независимом государстве Хорватия ( в том числе, на территории его родной Боснии, которая входила в состав НДХ) над сербами. А Иво Андрич именно что отрекался от хорватства. И первый раз – еще задолго до Второй мировой. В 1933 году он дал категорический отказ на включение его стихов в Антологию хорватской поэзии. Так что отказ от хорватства был вызван не политическими (или не только политическими) причинами. А в 1954 году Андрич потребовал, чтобы из статьи о нем в Югославской энциклопедии убрали упоминание, что он хорватского порекла (то есть хорватского происхождения). Очевидно, после этого в энциклопедических справках и стали обтекаемо указывать только про «католическую семью».

Интересно было бы узнать, когда и как произошла его окончательная инициация в сербы, нужно ли ему было для этого какое-то внешнее событие. Но по его рассказам, письмам, стихам ясно, повторюсь, в середине 20-х он – однозначный и бесповоротный серб.

Меша Селимович родился в мусульманской семье 26 апреля 1910 года в Тузле, все в той же австро-венгерской Боснии. Однако в силу возраста (на 18 лет моложе Андрича) рос он уже совсем в другой Боснии, которая была частью Королевства Югославии. В 20 лет поступил в Белградский университет, где изучал филологию, специализируясь на сербскохорватском языке, и философию. Потом вернулся в Тузлу, где преподавал в гимназии. Во времена немецкой оккупации и НДХ сотрудничал с народно-освободительным движением, был схвачен и посажен в тюрьму, смог добраться до освобожденной территории (то есть находившейся под контролем партизан), в 1943 году вступил в Компартию, был комиссаром и пропагандистом в партизанском отряде в восточной Боснии.

В его биографических данных нет никаких свидетельств, что он был когда-либо верующим мусульманином. Возможно, в детстве. Но, конечно Босния – с ее неизбежным и исламом тоже, точнее, с соединением и разломом разных религий и культур – оказала на него огромнейшее влияние. Читайте «Дервиш и смерть» и «Крепость».

Конечно, он был уже югослав – обеих Югославий, королевской и социалистической (он умер в 1982 году, до распада не дожил). Он был коммунист. (Андрич был членом партии, но коммунистом, как мне кажется, не был.) А еще Селимович был - по самоощущению и самоопределению – сербом и сербским писателем. В отличие от Андрича, отказавшегося от хорватского происхождения, Селимович от мусульманского происхождения не отказывался. Но писал он о себе так: «Происхождением я из мусульманской семьи в Боснии, а по национальности – серб. Принадлежу сербской литературе, в то время как литераторство в Боснии и Герцеговине, к которой я тоже отношусь, я считаю только местным литературным центром, а не специальной литературой сербохорватского языка. Я также уважаю свое происхождение, потому что я привязан ко всему, что определило мою личность и мою работу. Любые попытки разделить его, для любых целей, я буду рассматривать как злоупотребление своим основным правом, гарантированным Конституцией. Я принадлежу к нации и литературе Вука, Матавуля, Стевана Сремака, Бориса Станковича, Петара Кочича, Иво Андрича, и мне не нужно доказывать мое родство с ними ... Поэтому я не случайно отправлю это письмо в Сербскую Академию наук – как явное подтверждение моих автобиографических данных».

Все перечаленные Мешей Селимовичем – выдающиеся сербские писатели, которые (кроме Андрича) и по происхождению – безусловные сербы.

«Селимовичи родом из Враньски на границе с Герцеговиной и Черногорией, из рода Вуйовичей. Было их девять братьев, двое перешли в ислам, чтобы защищать друг друга, от них пошли Селимовичи и Овчини. Селимовичи появились в Герцег-Нови до 1690 года. Моими ближайшими предками были люди из Билечи. Отец родился в Високо, когда семья из Билеча переехала на северо-восток Боснии», - написал о своем происхождении Селимович.

После того, как Меша Селимович уехал из Сараева в Белград в 1971 году, в сараевском еженедельнике «Мир» написали: «Остались мы без Савича и Репчича, переживем и без Меши Селимовича». Савич и Репчич - футболисты, которые перешли из ФК «Сараева» в «Црвену звезду», за которую, кстати, болел и Селимович.

Почему и Селимович, и Андрич стали сербами по самоощущению – и сербскими писателями по самоназванию, не будучи сербами по происхождению? Я думаю, из-за языка, который вообще-то и так был им родной, но когда они достигли вершин языка как выражения главных сущностей – себя и мира, то стали сербами. И это такое парадоксальное, но, на мой взгляд, совершенно неопровержимое доказательство, что язык, на котором разговаривают сербы, хорваты, бошняки-мусульмане, черногорцы, горанцы и др. – именно СЕРБСКИЙ язык.

И вдогонку. Конечно, Эмир Кустурица – не писатель, главный язык его творчества другой. Но и язык в прямом смысле тут много значит. И другого совершенно поколения Кустурица – и, в отличие от Андрича и Селимовича, его формирование и самоидентификация проходили в исторически период, где все шло наоборот: от существования Югославии, в которой Эмир родился в семье «мусульманского происхождения», но неверующих коммунистов-югославов – к ее уничтожению.

Но все равно процесс интересный и закономерный. Сначала как человек, как личность Эмир, сын Мурата, Кустурица престал быть югославом и стал сербом (а мусульманином, в смысле веры, он никогда и не был). Для него внешняя инициация в сербы – было крещение в православие Неманей. Причем, как мне кажется, тут первое и главное - именно обращение в СЕРБЫ (а не в религию). Хотя, как видно по его последнему фильму «На млечном пути», религия и вера для него значит больше, чем мне казалось. Но главное, это первый не югославский, а именно СЕРБСКИЙ фильм Кустурицы. Во всех прочих он – югославский кинорежиссер. А тут – сербский.

А вообще процесс этот наметился (хотя, наверное, мог пойти и иначе совсем) в самом начале его творчества. Его первые фильмы «Герника» и «Кафе Титаник» (по одноименному рассказу Иво Андрича, кстати) – это очень…. Андричевские фильмы, оба, и «Герника», которая к Андричу формально отношения не имеет, – тоже. Они и югославские в том смысле, в котором Андрич был югославом, когда никакой Югославии не было. И по ним – как раз по ним, не по тому, что будет дальше – очень чувствуется это потенциальное сербство и внемусульманство Кустурицы.

Следующая страница: Звёзды в подарок